Его самым любимым местом в «Артеке» стала столовая. Здесь, в лучшем пионерлагере Союза на питание каждого ребенка выделялось полтора рубля в день, а в Тосином интернате — пятнадцать копеек. Количество и качество еды соответствовало финансированию.
Тося залетал в столовую первым и быстро инспектировал расставленные тарелки, выбирая самую большую «пайку», а когда заходили остальные — быстро тыкал пальцами еще в парочку. Поначалу тепличные дети из семей партийного руководства брезговали и не ели. Да и пятиразовое питание помогало восполнить пробелы в порциях. А через неделю жертвы стали демонстративно выхватывать помеченные тарелки. Но волчонок, выросший между улицей и коммуналкой, даже не думал уступать и на обеде, доев свой суп, он просто смачно харкнул в две ближайшие тарелки — сына первого секретаря горкома Винницы и отпрыска директора киевского военторга. А потом под рвотные позывы своих товарищей по отряду с удовольствием съел все трофеи.
После суровых интернатских будней на курорте он быстро возглавил свою комнату и стал, как написали бы в характеристике лет через двадцать, «неформальным лидером». Поймать его не удалось, несмотря на ябед. Да и Тосина дворовая муштра, а особенно наказания за проигрыши помогала их отряду выигрывать все эстафеты и спортивные конкурсы.
После прощального костра и обмена галстуками и адресами Тося увозил из «Артека» плюс десять килограмм живого веса, а его «тепличные» товарищи возвращались нормальными правильными пацанами, которые сморкались в сторону без платков, плевали на дальность и свистели в два пальца. Но главное сокровище было нематериальным. Тося обогатил их словарный запас золотыми россыпями зэковской фени и трехэтажными матерными оборотами.
1956
«Белая акация»
Нила примчалась домой счастливая:
— Мама, мама! Мне в профкоме выделили два билета на «Белую акацию»! Это же оперетта про китобоев! Музыка Дунаевского! Два билета! Ты пойдешь? Это тридцатого января!
— Сходим, — отозвалась Женя. — А что, больше не с кем?
— Я с тобой хотела. Порадовать. Это же премьера! Все обсуждают, говорят, будет что-то невероятное. Ты же любишь…
— Я? Это ты любишь. Но пойдем. Посмотрим.
В фойе театра они встретятся с главной семейной театралкой — Лидией Ивановной и ее вечно виноватым Николенькой за спиной.
— Как пудель с поноской, — резюмирует Женька, глядя на Николеньку с Лидкиной шубой, переброшенной через руку, и ее же театральным ридикюлем. Давнишним, но все еще шикарным.
— Вы куда? На галерку? — уточнит Лидочка. — А мы там, в партере в седьмом ряду. Увы, связи уже не те, ближе не получилось.
Зато ближе получилось у Ильинских — Ксеня с Сансанычем заплыла в зал и, повернувшись из третьего ряда, развернулась, чтобы ее было видно остальным, и помахала Лиде рукой.
— Ксаночка, ну зачем ты ее дразнишь, — погладил обтянутое модным зеленым панбрахатом бедро жены Ильинский. — Тебя невозможно не заметить. Не знаю, как оперетта, а твоего платья с этим, — он тронул рукой крупную затейливую брошь в форме обезьянки с рубиновым мячиком, — точно на две недели разговоров хватит.
«Белая акация» в Одессе моментально стала триумфальной, несмотря на робкие попытки критиков рассказать про драматургическую рыхлость сюжета и некоторых схематичных персонажей. Оперетту сделали такой яркой актеры со своими талантами и голосами. Евгении Дембской, игравшей легкомысленную вертихвостку Ларису, даже поставили на вид, что она слишком искренне признается в любви и не выглядит отрицательным персонажем. Да и как не признаться в любви капитану-китобою?
Спектакль любили не только зрители, но и актеры, уже летом гастролирующие с «Белой акацией» по всему Союзу.
Ну а женщины семьи Беззуб, удивительным образом собравшись в театре, после спектакля поехали в гости к Ксене.
— Без вариантов, — заявила она, — автомобиль есть только у меня.
Нилка увильнула от приглашения, потому что знала, что сейчас начнется.
Собравшись вместе, сестры тренировались друг на друге в остроумии и ехидстве. Начала, конечно, Лидка, которую раздосадовали Ксенины билетно-торговые связи. Она намекнула, что чуть ли не стояла у колыбели оперетты, потому что когда в июле пятьдесят четвертого Исаак Осипович (ну ты же помнишь его, Николенька, такой длинный, интеллигентный), Исаак Осипович Дунаевский, земля ему пухом, умер, совсем чуть-чуть не дописав… Она прижала платочек к совершенно сухим глазам.
— Так вот Дунаевский вместе с авторами либретто гулял по Одессе в цветущих акациях и обдумывал сюжет для совершенно новой советской оперетты, зашли к нам, проведать. И даже моим двором вдохновились. Видели? Это же его прописали в начале.
— А в газете писали, что это двор на Приморской, — оторвалась от чайной чашки Женя.
— А что за сценаристы? Не слышала о них, — Ксеня пыталась поддержать беседу.
— Да ты что, — довольно хмыкнула Лидка. — Это же они написали сценарий «Веселых ребят»» а потом, — она понизила голос почти до шепота, — потом их того… на три года без права проживания кышнули из Москвы. А после войны вернули. Но из титров тогда сразу убрали. Сильно языкатая пара доигралась со своими фельетонами. Но мне в целом понравилось, хотя почему нормальное женское желание Ларисы красиво одеваться подается чуть ли не как смертный грех!
— А на Лариску не ты их случайно вдохновила? — хихикнула Ксеня.
— Да что Лариска! Это ж практически про Аньку с ее Осипом. Анька — чистая Тоська-патриотка, — отозвалась Женя.
— Ага, продолжение оперетты — «Опавшая акация» или «Ушла любовь, завяли помидоры», — вдруг подал голос Николенька.
— Николай! — стукнула ладонью по столу Лидка, а сестры расхохотались.
— Ой, девочки, — обходя всех с бутылкой наливки, вздохнул Сансаныч, — как страшно вам на язык попасть. Все косточки перемоете.
— И обглодаем, — прижалась к его руке Ксеня.
Не прощу
Евгения Ивановна вышла из стоматологии. День был пасмурный, влажный. Ее подкрашенные басмой такие же густые, как в юности, но еще более черные кудри завивались мелким бесом.
— Черная овца, — хмыкнула она, бросив взгляд в витрину. Она протиснулась в трамвай и остановилась в центре, прижав к груди сумку.
Кто-то накрыл ее пальцы горячей ладонью, но не убрал руку, а слегка сжал.
Женя, приподняв еще выше наведенную урзолом навеки изумленную бровь, медленно оглянулась:
— И шо, кому-то тесно? Сейчас будет мало места…
Сзади нее стоял Петька. Живой. В дорогом плаще и надвинутой на глаза шляпе. Несмотря на морщинки и поплывшие щеки, глаза были такими же водянисто-прозрачными и колючими.
— Пе… — осеклась она.
Петька чуть сильнее сдавил руку и шепнул в шею:
