А в трубу вместе с двумя рулонами люрекса вошло совершенно невообразимое количество невесомых моточков пряжи, послушно сдавливающихся под действием импровизированного деревянного поршня, которым на манер картофельной толкушки молчаливый Куша их трамбовал.
Таможенный досмотр в этот раз прошел без участия Вани. Все было просто и буднично. Дед с утра поставил всю свою команду на демонтаж и промывку труб охладителя, а с таможенником засел надолго в своей каюте. Кто с кем и о чем там говорил, никто не знает. Только вышли они оба веселые и довольные. Таможенник для проформы походил по всем помещениям рефкоманды, потом громко пожелал всем успехов, потом, подумав, здоровья – и отбыл восвояси.
Как только таможенники и пограничники покинули плавбазу, Дед удалил всех своих в каюты и, задраив вход в рефрижераторную, втроем буквально за пару часов они извлекли товар из тайников.
Дед лично навестил каждого из своей команды в каютах и раздал причитающуюся долю товара. А Куша молча помог Ване размотать и упаковать люрекс в два чемодана. И кивнул на прощание.
Приметы
– Людка! Руки все грязные! – ойкнула Ася и подмигнула: – Там точно пацан!
– Это почему же? – удивилась Люда.
– А ты как на руки смотрела? Вот опять – ладонями к себе повернула, а если бы выставила ладошками вниз, пальцами растопыренными кверху, как кольца рассматривать, значит девочка. Верняк! Меня саму так с Сережкой проверяли!
– Мадам Ижикевич, я с вас удивляюсь, вы же коммунистка, – вздохнула Люда.
На самом деле она тоже ждала мальчика. А кого же еще? Все приметы сходились. И теперь шло главное побоище, а точнее полугодовая осада. Тося, начитавшись «Слова о полку Игореве» (и на кой мама притащила с завода это добытое за дурные деньги подарочное издание?), требовал исконно старославянского имени – Ярополка, Ратибора или Святослава.
– Костя, – процедила Люда, – там Константин.
– Это почему же?
– А потому… Потому что – моряк! Костя-моряк. Ты же хочешь династию? Будешь его в гонки брать.
Это был удар ниже пояса. Дальше все ждали Котика.
– Какой Котик? – поперхнулась Женя – Ты что, не помнишь этого мишигинера? А… Ты не помнишь. Они даже на праздники не приезжают. Мой брат – Котя. Бабник и подкаблучник. Окрутила его эта новгородская шикса – и все, даже на день рождения десять лет не ходит, гад. А еще брат называется. Я его с его шоблой тут приютила, кормила. А оно вот такое неблагодарное. Дурацкое имя.
– Ба, это не тебе решать.
– А если девка? – прищурилась Женя.
– Какая девка? Там Константин Анатольевич!
– Хм, я тоже так думала. И мать твоя думала, что сына носит. А ты в эту клятую немецкую порода пошла, как и Нилка.
– Да ну тебя! – отмахнется Люда. – Какая девка?
На Первое мая Нила прикатит с демонстрации шикарную синюю немецкую коляску.
– Мам, откуда такие деньги? – удивится Люда.
– Это моей внучке!
– Она же рублей сто стоит!
– Сто двадцать. Не важно! Я буду бабкой!
– Мам, ты сумасшедшая! Опять в долги влезла? – чуть не плакала Людочка.
– Та сколько там той жизни? – улыбалась Нила. – Ты смотри, какой аппарат! Это ж правительственная «Чайка» для нашего будущего директора. Только конверт, извини, розовый. Девочки с работы отдали на выписку. Но ты не переживай – я его синькой покрашу.
Уже сиреневый конверт не долго ждал своего часа в синей коляске.
Через неделю у Людки начались схватки. Толик сбегает на угол в телефон-автомат и вызовет скорую.
– О, с ветерком! – лежа, пыталась юморить Людка между схватками, вцепившись в холодные борта каталки. Тося, как в такси – за три рубля, – будет сидеть рядом в скорой.
– Иди уже, – шикнет на него нянечка в приемном. – Она до утра точно не разродится.
Толик упрямо умостится в предбаннике роддома и только в семь тридцать рванет в «вышку» – «сбросить номерок», чтобы аспиранту не засчитали прогул, мол, вовремя до восьми утра не явился на рабочее место. Расписавшись в журнале и оповестив всех на кафедре, что «началось», он помчится обратно.
– Хорошая девка. Поздравляю. А ты – прибацанная, – торжественно огласил лучший гинеколог Молдаванки Йосиф Семенович Зильберман. – Ты же могла вести себя прилично и тужиться, куда надо, ну а теперь придется зашиваться!
Люда, измотанная схватками и счастливая, что самое страшное позади, уже не чувствовала боли. Ей на живот положили в пеленке дочку.
– Моя родная девочка, – Людочка приподняла ее голову, выставив подбородок, чтобы увидеть. На нее, пытаясь приоткрыть запухшие щелочки вместо глаз, насупившись и презрительно поджав губы, смотрела ее проклятая свекровь. Крючковатый нос доходил почти до верхней губы.
– А чего это ты ревешь? – удивленно спросил Йося, подхватив ребенка и передав его медсестре.
– Я так ждала, так молилась, так ждала…
– И?
– И родила бабу Феню!
– Кого? – прыснул Йося.
– Свою свекровь! С таким же шнобелем!
– Так, мишигинер, – Йосиф Семенович потер свой выдающийся семитский нос, – шнобель у меня, и у тебя тоже нивроку, а у дитя – кукольный носик. Дите настрадалось. Ты шо думаешь, когда ты вылезла с того места, сразу была красавицей? Ты куда тужилась, шая, два часа? В голову? Ты шо, мозг выдавила? Отличный ребенок!
– Я ее люблю… Но она же копия…
В приемном Тосю будет ждать сияющая теща.
– Поздравляю! Ура!!! – Нилка крепко стиснет своего вечно серьезного зятя: – Поздравляю, папочка! У тебя доченька!
– Какая доченька?
– Красивая! Большая! Три шестьсот! Так! Я домой. Нашу маму же кормить надо… – Нилка по-детски хихикнула: – И конверт отстирать обратно в розовый.
– А как же… это… Котик? Как ее назовем?
– Та придумаете!
Толик не придумывал. Он праздновал. В их курсантском выпуске он стал вторым отцом. Портвейн тек рекой, чтоб было молоко и чтоб все были румяными и здоровыми! Пили за декабристку Людочку и дочку-Котика. Ближе к ночи отмечающие, обломав всю сирень в палисаднике на Мечникова, пошли к роддому поздравлять.
Второй роддом на Комсомольской стоял прямо перед трамвайными рельсами.
Роженицы в палате делились впечатлениями:
– Да что ж это такое!
Надрываясь, трезвонил трамвай, перекрикивая его, пьяная толпа скандировала:
– Э-э-э-ва! Э-э-ва-а!!!
Оля скривилась:
– Ну реально достали! Перепились все там.
И встала закрыть форточку.
– Э-э-ваа-а-а!
