– Господи, за что мне все это? – закатывала глаза Люда, слыша очередные разборки одуревших от жары и безделья детей.
– А можно, мы лучше будем обливаться из шланга?
– Нельзя! Самый солнцепек – все листья погорят к чертовой матери!
– Мама – ворона! Ворона! Сорока! Больная!
К ним на участок действительно шлепнулась сорока с подбитым крылом.
– Давайте ей дадим ложку! Она сможет ее унести?!
– Ага. И оторвать серьги из ушей, – угрюмо отозвалась Люда. – В нашем зоопарке только сороки не хватало. Кыш отсюда все!
Женя, приехавшая навестить внучек и отдохнуть на свежем воздухе вместе с Нилой, театрально поднимала брови:
– В смысле вам скучно? Как может быть скучно на даче?! Вы что-то сильно балованные. Вот мы только одно лето были в доме с садом. И это было самое счастливое в моем детстве. Меня с дерева согнать нельзя было. Вон их у вас сколько! Идите, лазьте!
Люда покосилась на откормленную, медлительную Юлю и тощую, как прутик, Лесю:
– Ба, ну ты чему учишь, деревья – не наш вариант.
– Госсподи, – закатила глаза Женя, – рогатку сделайте и стреляйте целыми днями!
– Мы не умеем! – радостно отрапортовала Юля.
– Ну так камнями кидайтесь! Вон мишень на заборе нарисуйте и кидайте. Как из лесу! Что из вас вырастет?!
Нила улыбалась, глядя на маму:
– Мам, ну не все женщины у нас такие меткие, как ты. Это ты стрелять любила. И не только стрелять…
Женя огрызнулась:
– Не любила, а умела. И очень мне это по жизни пригодилось. И вам бы тоже не помешало. И спать тогда одной не страшно.
– Да я вроде привыкла, – отозвалась Люда. – Только тоска смертная. Я тут света белого не вижу, и все время в этом саду кто-то что-то жрет – то скворцы, то гусеницы, то еще какая-то напасть. Но, конечно, на воздухе.
– Кстати, о напасти, – Женя затянулась беломором и понизила голос: – Она уже на тебя завещание оформила?
– Нет. Пенсия на продукты и коммуналку за дом и двести рублей зарплаты за уход.
– Вот коза жадная!
– А что мне ее завещание?
– А то! Что родня Панкова ближе, и останешься ты, дура, с сорванной спиной и без гроша за все старания!
– Значит, так и будет! Она не пишет, потому что Сашку ждет.
– Что?! До сих пор?
– До сих пор. У нее в шкафу в комнате целый бар – коньяки всякие редкие, коллекционные, она для него насобирала. На встречу.
– Это же надо, такая умная и такая наивная…
– Ма, прекрати, – отозвалась Нила, – ну в самом деле… Ну что, мы ее без денег не смотрели бы? Родная же кровь? Сестра твоя. Ну как можно?
– А так! Что все добренькие, а Людка, вон, больше года, как рабыня. И что – зазря?
– Всё! – Людка поднялась. – Чай и пирог. И пирог с собой. Каждой. Потому что дети их есть больше не хотят.
Нила посмотрела на дочь, на пироги, на батарею из перевернутых банок и бутылей и вздохнула:
– Мам, можешь Паве портвейна купить? Я денег дам. Я бы осталась с ночевкой до завтрашнего вечера. Все равно жара стоит, и Пава ворчит, что ему со мной душно в кровати…
Нила встанет в рассветных сумерках, поправит на Людке простыню и шепнет:
– Поспи, доченька.
Пойдет варить сладкую манную кашу внучкам и Ксене, намажет хлеб маслом и порежет ломти на кубики размером в один кусь. Поднимет тихонько Юлю и Лесю на завтрак, а сама возьмет мисочку и пойдет на огород нарвать свежатины – клубники, чтоб хоть немного помочь загнанной дочери.
Девочки услышат даже не треск, а громкий, звонкий и протяжный крик.
– Б-ля-я-я-я! – сопрано выдаст Нила. Она со своим центром веса, с тяжелым животом и с отекшими слоновьими ногами уйдет в землю. А точнее – в канализационный люк, заросший усами клубники. Подгнившие старые доски вокруг садового крана, которые легко выдерживали и тощую Людку, и девчонок, пискнут и провалятся. Нила пролетит в холодную глубину водосборного колодца и чудом удержится стопой на повороте прогнившей водопроводной трубы. От ее крика и перепуганных воплей девочек проснется Людка, вылетит в ночнушке на огород и увидит картину: ее мама стоит, уйдя почти по пояс под землю одной ногой, вторая же лежит в идеальном полушпагате в примятой клубнике в кровавых потеках то ли от щепок, то ли от раздавленных ягод.
– Мамочка! – завопила Люда.
– Ну, – улыбнулась Нилка, – меня возьмут в Большой театр? Похожа на умирающего лебедя? – Она грациозно взмахнет руками и посунется вперед: – Как думаешь, у меня есть шансы?
– Быстро в дом! – скомандует Люда насмерть перепуганным дочкам. – И не выходить!
– Мама, мамочка, ты как? – засуетится она.
Людка попробует заглянуть. В колодец Нила провалилась, закрыв все отверстие животом.
– Ты висишь? – спросила.
– Нет, слава богу, под ногой труба какая-то, а то порвалась бы уже пополам к ядреной матери, – кряхтя, отзовется Нила.
– Что делать? – Людка подхватит Нилу под мышки и потянет назад. Несмотря на всю заработанную силу с уходом за Ксеней, столько у нее не окажется. Нила вскрикнет от боли.
– Ай! Доча! Не тяни, пожалуйста, пупок развяжется, совсем подорвешься.
– Мама, что делать, мне рычага не хватает! – Людка металась вокруг ямы. – Давай я тебе веревку вокруг виноградного столба – потянешься?
Не дождавшись ответа, она уже срезала бельевую веревку и делала для Нилы узел на конце. – Ты тянешься вперед, я пытаюсь тебя под попу толкнуть, чтобы ты животом легла на край, а там ногу вытащим, и перекатишься.
Нила, побагровев, тянула себя, Людка, упираясь, толкала снизу.
– Так, Людка, иди за гусарами и шампанским!
– Мам, ты чего?
– Беги, говорю, к ларьку за мужиками, водки им купи. Давай быстрее, шпагат уже сильно давит. – Нила бодро улыбалась, но по бледному лицу и дикому тремору в руках было видно, как ей больно и страшно. – Давай уже! Как я!
– В смысле? – Людка в ступоре посмотрела на Нилу.
– Ну, одна нога здесь – другая там!
Не закрыв калитку, Люда пробежала с километр до ближайшего киоска и, падая в ноги, уговорила пару местных алкашей помочь спасти женщину.
В калитку они втроем ввалились под арию из оперетты «Мистер Икс»: Нила, которая ушла еще чуть глубже – труба медленно гнулась под ее весом, – распевала, подмигивая вышедшим внучкам: – «У-уста-а-ал я греться у чу-ужого огн-яя! Ну где же сее-рдцее, что полюбит меня-я-я-я!»! Нашлись! Девки! Фить обратно в дом!
Двое мужиков, обливаясь по́том, взрывая ботинками грядки и матерясь, с трудом выдернули Нилу и усадили на землю, на край колодца.
