Он провожает ее в каюту. Она надеется, что этой ночью, раз сегодня муж посетил церковь, он не станет ее домогаться в постели. Но нет, он все-таки требует своего, и сегодня все происходит еще яростнее и грубее, словно он хочет проникнуть до самых ее глубин, словно хочет ее наказать.
* * *
Урса часто задумывается, что именно она рассказала бы Агнете, будь сестра рядом. Она не знает, какие выбрать слова, чтобы поведать о своем смятении: как ее тело стало как будто чужим, неприкаянным и неуютным, как она научилась использовать свое молчание в качестве оружия.
Она все глубже и глубже уходит в себя, избегает общения даже с капитаном Лейфссоном, хотя он всегда добр и учтив, и на днях подарил ей мешочек аниса. Ей нельзя никому доверять свои мысли, пусть даже такие пугливые и недалекие. Они в безопасности лишь у нее в голове, запертые надежнее, чем сундучок из вишневого дерева, папин подарок. Они нужны ей для себя.
Но теперь ей хотя бы есть куда пойти. На следующий день после того, как они вышли из Тронхейма, она одевается потеплее, кладет на язык зернышко аниса, надевает новые сапоги, берет маску от солнца и выходит из каюты.
Люк над лестницей закрыт. Урса упорно стучит, пока его не поднимают. Кто-то протягивает ей руку, чтобы помочь подняться, но она справляется самостоятельно. Она смотрит по сторонам, ищет Каспера, но его нигде нет. Или она просто не различает его среди других юнг, снующих по палубе и карабкающихся на мачты, чтобы развернуть паруса.
Урса идет на корму. Если не опираться на руку капитана, идти очень непросто, но она даже ни разу не спотыкается. Она идет к задней мачте, где грубо вырезанный из дерева святой Петр стоит, подняв руку в жесте, умиротворяющем морскую стихию. Свернутый кольцами толстый канат можно использовать вместо сиденья, и, убедившись, что поблизости никого нет, и никто на нее не смотрит, Урса устраивается на нем.
Она сидит, плотно закутавшись в плащ и надев на лицо свою черную маску от солнца. Маска держится на бусине, которую надо сжимать зубами. Это вовсе не неудобно, даже приятно – словно держишь во рту гладкую круглую конфету. Когда смотришь на мир сквозь узкие прорези в маске, он представляется почти терпимым. Наверное, что-то похожее чувствуют лошади с шорами на глазах. Они смотрят только вперед, а всего остального для них как бы не существует. Сквозь окошко в рулевой рубке она видит второго помощника Хенссона. Он занят делом и не обращает на нее внимания. Их корабль идет на север, а мысли Урсы летят впереди, устремленные к самому краю света.
12
Когда малышу Эрику исполняется почти одиннадцать месяцев, пастор Куртсон получает второе письмо от губернатора. В письме говорится, что назначенный в Вардё комиссар уже выехал из Шотландии, и надо готовить малый лодочный сарай. Его решено передать под жилье для комиссара.
Ко всеобщему изумлению пастор Куртсон обращается за помощью к Кирстен. Приходит прямо на женское собрание в доме фру Олафсдоттер и просит Кирстен выйти к нему на пару слов.
– Он сказал, мое присутствие действует успокаивающе, говорит Кирстен Марен и маме по дороге домой уже после собрания. – Интересно, какая муха его укусила?
– Видимо, он набирает союзников, пока не прибыл комиссар, – отвечает Марен.
– Торил явно не обрадуется, – улыбается Кирстен.
– Торил не сможет подготовить дом. И пастор тоже, – говорит Марен. – А ты сможешь, Кирстен. Торил знает, что на ее обожаемого пастора Куртсона не стоит полагаться в житейских делах. В отличие от тебя.
Кирстен отмахивается от комплимента, дернув плечом.
– Губернатор пришлет рабочих из Киберга, но у комиссара молодая жена, она родом из Бергена и привыкла к удобствам. Денег на обустройство дают, но немного, и губернатор Кёнинг уже отправил нам груз древесины. Мне поручено заготовить мясо, чтобы им хватило до конца лета, и я подумала, ты могла бы пошить подстилки из шкур.
Марен удивленно глядит на нее.
– Торил пошила бы лучше, – говорит мама.
– Может быть, – отвечает Кирстен. – Но я боюсь, что Торил напитает свои красивые стежки черной злобой, так что лучше я отдам деньги тебе.
Стало быть, решено: на следующей неделе Марен зайдет к Кирстен за шкурами, а Кирстен займется засолкой и копчением мяса прямо в большой кладовой, которую построил Даг.
– Вот и славно, – говорит Кирстен. – Вместе мы превратим этот лодочный сарай в дом, подобающий комиссару.
Марен больно это слышать, пусть даже малый лодочный сарай никогда ей не принадлежал. Мать Дага сделала доброе дело, позволив Марен с Дийной уложить там своих мертвых. Марен не претендует на этот сарай, но все равно часто проходит мимо – подспудно старается выбирать такой путь, чтобы обязательно пройти мимо, – прикасается к рунам, выбитым на дверной раме, прикасается к знакам, которые вырезал герр Бьёрн. Иногда она приходит к нему специально, в синие ночи, когда не может заснуть, потому что Эрик плачет, или плачет мама, или молчание Дийны становится слишком уж осуждающим. Теперь сарай и вправду для нее потерян.
– А что с нашей рыбалкой? – спрашивает Марен.
По обветренному лицу Кирстен пробегает тень беспокойства.
– Сейчас нам лучше не выходить в море. Пока все не уляжется.
Марен кивает, пытаясь скрыть огорчение.
– Я приду на следующей неделе.
Кирстен машет им на прощание и сворачивает на тропинку, ведущую к ее дому.
– Мы забыли свое место в мире, – говорит мама, задумчиво глядя ей вслед. – Этой Кирстен Сёренсдоттер надо бы поостеречься. Слишком много она о себе возомнила. Считает себя чуть ли не губернатором.
– В каком-то смысле она и была губернатором, – говорит Марен, когда они с мамой проходят мимо малого лодочного сарая. – Без нее мы бы не выжили. Как губернатор она в сотню раз лучше того, который скоро поселится в Вардёхюсе.
– Губернатор чего? Бедной бабской деревни? Для него в Вардёхюсе наши жизни не больше, чем карточный домик. Пока что он позволяет нам вознестись выше положенного, но в любой момент может разрушить наш хлипкий домишко.
За эти пару минут мама сказала больше, чем за несколько последних недель. Ее скорбь неизбывна, и иногда Марен хочется хорошенько ее встряхнуть, просто чтобы отвлечь от слез. Долгими зимними ночами, которые, слава Богу, уже миновали, мама прижималась к Марен во сне, словно они поменялись ролями, и мама стала ребенком, а Марен – матерью, Марен боролась с желанием оттолкнуть от себя маму, сбросить ее с кровати. Ее злость щедро приправлена обидой: мама скорбит о своей потере и, кажется, не понимает, что Марен потеряла не меньше. И даже больше, на самом деле. Не только отца и брата, но еще и почти мужа, и собственный дом.
Марен рада, что мама вышла из оцепенения, но ей кажется, что мамины опасения напрасны. Никто не узнает об их ходках в море, а если даже узнает, то вряд ли их кто-то осудит за то, что они спасали себя от голодной смерти. Скорое прибытие комиссара означает грядущие перемены: вероятно, деревня получит поддержку. О них не забыли; к добру или к худу, скоро все станет известно.
