Но эта мысль не успевает прийти нам в голову, ибо сверху, застилая облака радугой, падает из самого сердца небес извечный соперник огромножопа — прекраснохвост. Он так жарк, так ярк в неистовстве цветущей красы своей, он столь неудержимо пленителен, что смотреть на него невыносимо. Поэтому мы и не смотрим — а также и потому, что и его нет, а есть лишь томленье по прекраснохвостому прекраснохвосту, неутолимое, как танталова жажда. Да и томленья-то, в сущности говоря, тоже никакого нет, а то, что есть, томлением быть никак не может, ибо всякое подлинное томление утолимо — хотя бы самим собою. Значит, и томленье — пшик, вздор, гиль, реникса, нонсенс и катахреза!
Что же есть? Лишь пустошь, заросшая травой. Белеется вдали маленькое стадо диких коз, истошно орут цикады, утомлённые солнцем. Может быть — никто не знает точно, ибо некому это знать — мимо бредёт усталый, одинокий путник вроде меня, бредёт мимо коз и цикад, вздыхая о ночлеге или хотя бы о минутном отдыхе. Но не видя вокруг ни дрожащих огней печальных деревень, ни случайной сторожки, ни даже сухого овражка.
Ну а если и того нет? Какие наши доказательства, что тут какой-то путник пробегал? Чесгря, никаких. Мы хотели бы верить — но мало ли чего мы хотели, шароёбясь вдоль и поперёк глухих, окольных троп, которые ведут исключительно друг к другу? Да, в общем, те желания столь же лестны, вздорны и не стоят внимания. Или хотя бы презрения. Ибо и оно истощилось в нашем мире, ну или стало невообразимой редкостью — как нефть, как честь.
Есть только огромножоп, только прекраснохвост. И то: ведь существуют они не для себя и не для нас, а лишь друг друга для, ибо каждый из них — сон разума другого.
ВТОРОЙ КЛЮЧИК, АЛЬТОВЫЙ. ЗОВИТЕ МЕНЯ
Читать после 29 главы первого тома — хотя можно и после 17, если совсем уж невтерпёж.
Санкт-Петербург (бывш. Ленинград). 1996 г. н. э. (от Р.Х.). Воскресенье.
Малянов подступил к плите, взгромоздил чайник. Сунул под него спичку с маленьким горбиком пламени на спинке. Медленно кашлянул газ. Синие когти огня впились в старую, закопчённую жесть.
— Сначала зажги, потом ставь, — посоветовал Вечеровский.
— Я так привык, — Малянов осторожно, по сантиметру, развернулся, чтобы смотреть на Вечеровского.
Для покойника Вечеровский был неприлично молод. И одет по-молодому — кремовая водолазка, ремень, серые брюки. Жёлтые пижонские ботинки сидели на нём как убитые.
— Ты воды не налил, — сказал Вечеровский, закуривая.
— Знаю, — Малянов открыл крышечку и залил воду из кувшина. — Я так привык, — добавил он, не дожидаясь вопроса.
— Не стариковствуй, — предупредил Вечеровский, стряхивая пепел в пустую сахарницу. — Тебе вообще-то шестьдесят пять. По мировым меркам — самый расцвет.
— Это по мировым, у них медицина. — Малянов со стуком поставил кувшин на стол. — Знаешь, я ведь когда-то боялся сенильной деменции. Всё, что угодно, только не сенильная деменция. Когда читаешь препринт своей статьи и не понимаешь, что написано.
— Ужас-ужас, — Вечеровский выдохнул, изо рта бестолково повалил серый дым. — И как?
— С чем смотря, — Малянов полез в кухонный шкафчик за стаканами. — Я всё ещё могу прочесть препринт своей статьи. И понять, что написано. Я даже могу прочесть препринт статьи Горькавого на английском. И понять, что это дрэк и вторичный продукт… Но вот этого всего я уже не понимаю, — он повернул голову к окну без занавески, за которым была ночь, деревья и крыша соседней пятиэтажки: когда-то знакомый мир, ставший чужим и опасным.
— И не надо, — Вечеровский взял салфетку, снял тяжкие роговые очки и принялся их протирать.
— Грязь размажешь, — сказал Малянов. — Кстати. Почему стало так грязно? Раньше такого не было. Я теперь всё время руки мою.
— У тебя чисто, — напомнил Вечеровский. — Оксана пидарасит всё до блеска. Дважды в неделю. Если схалтурит — ноги вырву.
— Пидарасит, ноги вырву, — задумчиво повторил Малянов. — Раньше так не говорили. Что, теперь можно?
— Нельзя. Но говорят, — не очень понятно объяснил Вечеровский. — Это что? — показал он на подоконник, где лежали какие-то бумаги.
— Из ящика, — сказал Малянов. — В смысле, почтового. Всё время чего-то пихают. Я каждую неделю выгребаю.
— Тебе же сказали — не выходит из квартиры, — серьёзно сказал Вечеровский. — Никогда не выходи из квартиры. Ни-ког-да. Это — помнишь?
Он поднял палец и показал. На внешнем стекле белела точка, а вокруг — сложная система трещин, похожая на схему московского метрополитена.
— Оксана говорит — разборки какие-то. Так вроде со всеми разобрались? Нет? — с надеждой спросил Малянов.
— Не со всеми. Тебя убьют. За квартиру. Как Вальку Вайнгартена.
— Я только в подъезд, — начал оправдываться Малянов.
— Никуда не выходи, вообще никуда. Не веришь мне — поверь Бродскому. Не выходи из комнаты, не совершай ошибку. Специально для тебя сказано. Хотя для меня там тоже есть полстроки. Заведу герб — сделаю девизом.
— Про уборную? — попытался вспомнить стихотворение Малянов.
— Нет, в середине предпоследнего, на латыни… Хотя зачем я говорю, ты забудешь. Ладно, сделаем по-другому. Где ключи?
— Ключи? — не понял Малянов. — Какие ключи?
— От входной двери. Извини, заберу.
— Я тогда не смогу дверь запереть, — пожаловался Малянов.
— И не надо. У Оксанки ключи есть, она запрёт.
— А как я скорпомощи открою?
— Забудь про скорпомощь, — Вечеровский рассердился. — Если вдруг чего — звони Оксане. Только ей. Больше никому.
— Ну вдруг мне плохо станет. Ведь надо "скорую"? — не понял Малянов.
— "Скорая"? Они приедут, посмотрят. А потом отзвонят кому надо, что нашли двушку в отличном состоянии с одиноким пенсионером. И всё.
— Ну не обязательно, — не согласился Малянов. Вечеровский не снизошёл до ответа.
Дверь приоткрылась, из-а неё показался гладкий серый кот с аккуратной импортной мордой.
— Что, Калямушка? Рыбки хочешь? — Малянов наклонился к коту. Тот не отреагировал.
— В прихожей корм, — напомнил Вечеровский.
— Да я насыпал. Ему бы рыбки, — Малянов жалобно прищурился.
— Нельзя ему рыбки. Он из шотландского питомника. На кормах всю жизнь. Ладно, это всё тоже Оксанке… — решил он.
Кот понял, что еды не будет, разочарованно сказал "мрюк" и ушёл.
— Погоди-погоди, — Малянов почесал под нижней губой. — У меня нет сенильной деменции. И я ещё не разучился думать. Если то, что ты мне рассказывал, действительно правда, то Оксанку ты нанять не мог. Она же должна забыть, что ты её нанял.
— Я и не нанимал, — Вечеровский закурил снова. — Нанимала Ирка. И она же с ней общается.
