Бездна лопнула, и Буратина с беззвучным воплем полетел наружу — одновременно и головой и пятками вперёд, и пузом, и пузом, и пузом!
Тут-то пред ним и предстал жираф Мариус в настоящем своём обличье.
Голова Мариуса уходила куда-то под небеса, откудова всё время грохотало. Иногда она двоилась или троилась, отчего грохота становилось ещё больше. Бесконечная шея пламенела, но это было неважно. Необъяснимое тело его тучей нависало надо всем сущим. Из него исходило одиннадцать ног, и все те ноги были как одна нога, а каждая — как мучительный ангел с копытом. Они непрерывно звенели и топотали, бряцая об пол и тем самым производя тот же самый грохот, что и наверху. Собственно говоря, то был один и тот же грохот.
«Погубит, погубит» — замирая, понял Буратина. Это было мгновенное и ясное знание, такое же ясное, как про ноги Мариуса, и сколько их, и кого они кормят, и когда исполнятся все миновения лет, и почём звёзды. Звёзды все шли в одну цену — каждая по 15,9 %, непонятно было только, что ужаснее — 15 иль 9.
— А кто будет платить? — разгневался Мариус.
— За что? — пискнул Буратина.
— Процент по кредиту! — загрохотал страшный жираф.
— Яюшки! Никаких кредитов знать не ведаю, Дочкой-Матерью клянусь, — начал было Буратина оправдываться, одновременно прикидывая, как бы пробежать-прошмыгнуть между ног изверга и уползти в тёпленькое укромное местечко: спастися, спастисеньки.
Страшное копыто зависло над спиной его.
— Ты хотел! — проревел Мариус, потрясая жуткой волоснёй над ушами, взъерепененной как гнилое, перебродившее бридо. — Ты тянулся, позорная мосолыжка! За это ты заплатишь двойной сложный процент с подпроцентником и бо-о-о-онусами!
Глупый деревяшкин с ужасом узрел, как из мариусных пахов возбух и растянулся огромный багровый Всажень ужасающего вида. Ибо он был весь из раскалённой стали, подобный всепротыкающему вертелу. И он был прям вот весь весь весь весь был нацелен -
— в трусливко-гаденько-съёженный пердак Буратиночки!!!
в самую попочку-дырочку егонную дааа!!!
оуоуоуоуоу!!!
Копыто опустилось прямо перед Буратиной, отсекая все пути к бегству. Второе прогнуло ему спину, оформляя его позу -
— ту самую позу, в которой раскалённый металл
ща пронзит! ща взломит! его трепетное нутро естество
потрошка потрошка потрошка его сизые как голубки!!! ыыыы!
И надо всей прижукнувшейся Вселенной, надо всем рухнувшим в смертную сень Ха' на-аномвозгрохотало! страшное! последнее! слово! -
— ПЛАТИ, НЕГОДЯЙ!!!
ИЛИ ПРОТКНУ ТЕБЯ КАК ЖУКА!!!
Распластавшийся от ужаса бамбук не знал, что думать, что делать — и вообще что. Но кишка! извилистая, гадючья кишка его! — она-то знала, знала! Кишка была умнее. Она напряглась… — и Буратина жабли́во, как скверную икру -
— бздыньк! -
— выдавил из себя золотяшку.
Все силы зла напряглись, переключились, закружились вокруг золота. Воспрянувший духом Буратина тем временем тихонечко пополз к древи… дворе… две, как её там? — две их кого? две ри же, ри же, ри ж ри ж р и жр и жри жри жри — но нет, жрать ничего он не то что не собирался, а и неспособен был даже и подумать о жратве: на четвереньках, загребая руками, бросился он куда-то в тьму, в холод, в это самое…вот! — в чернильную непроглядную безлунной залупу ночи он усвистал, только его и видали.
Но его никто не видал. Никого и не было.
Хотя нет. Был один.
Старый тощий креакл с вытертой шеей сидел на коньке крыши. Ему очень хотелось кушать. Для этого ему нужно было немного удачи — чтобы ему попалась какая-нибудь вкусняшка, живая или мёртвая. Увы, удачи почти не осталось: последний раз он умудрился успешно обкаркать какого-то сталкера неделю назад. Напиздел немного, на три обеда, и то мелкими жучками и дохлятинкой. Разве ж это еда?
Креакл возлагал определённые надежды на новых гостей в «Трёх Пескарях». Нахнахи, завидев его, тут же начинали страшно орать и пытались свернуть шею. Однако креакл всё надеялся на встречу с тихим, интеллигентным существом, которое его выслушает. И тем самым поделится со старичком драгоценнейшей субстанцией позитивной вероятности.
Улепётывающий Буратина на тихое интеллигентное существо не походил. Но кушать очень хотелось и пакостная птица решила рискнуть.
Креакл спланировал, выровнял скорости и креакнул Буратине в самое ухо:
— Не верррь! Не верррь!
Тут он случайно задел крылом нос деревяшкина. Тот щёлкнул зубами и выдрал сразу три пера.
— Варрррварррр! Дикаррррь! — заорал креакл, бия крылами в воздухе.
Перья во рту на мгновение привели Буратину в чувство, и чувство это было досадливое. Деревяшкин осознал, что он стоит всеми четырьмя конечностями на сырой и грязной земле, кругом тоже грязь и сырость, и ему кто-то докучает.
— Чего тебе? — почти внятно спросил он у креакла.
Креакл аж прихуел от такой толерантности. Вступать с креаклами в содержательные диалоги — это нужно было быть или святым, или конченым кретином. За всю свою жизнь вредная тварь не смогла припомнить такого случая. Но упускать его? — о нет!
— Не верррь никому! Бойся рррразбойников на этой дорррроге! Карррамба! — в восторге от сложившейся ситуации проорал креакл.
— А ну тебя… — разочарованно пробурчал Буратина и тут же ударил в грязь лицом: клубящаяся в его венах субстанция в очередной раз вступила в его маленький мозг. И в который раз произвела в нём охуенчик.
Креакл ещё немного покаркал, потом решил, что от добра добра не ищут — и съебался. По дороге он успешно разорил пару голубиных гнёзд и нашёл мёд в старом дупле. Удача Буратины пошла ему на пользу
.
Буратина же, слегка оклемавшись, вскочил и побежал… ну в какую сторону он мог побежать, лишившись всякого фарта? Куда ж его, болезного, понесло?
Ясен пень, на Зону. Куды ж ещё-то.
И что, спросите вы? Что там с ним случилось, на Зоне?
А вот что:
У-у-у-у-у-у-у!
Ййййееееее!
О-хо-хо-хо-хо-хо!
Уе уеу уууу уеуеуе
Ууууууеее-йе-оооооу
Йоу! Йоу-йоу! Ооооойй!
Уууууу ееееее… йю?
Йеп йеп йеп йяааа!
Ау! У-у-у-у-у-у-у!
— ?!
Ы! Ю! Ь!
Уау уауа у! У-у-у-Ыфф!
йиф йиф йиф йиф
ай-яй-яй!
!!!!!!
?
Хаааааа!
Оййййаты уоййййе!
у-ууу: ййййййй!
Уфффф…. Йееееуу!
фыр фыр фыр фыр
