Выбор пал на доширака: он выглядел моложе. К тому же его, как существо растительное, было легче интегрировать в симбиотическую систему.
Дерево тихо заскрипело, опуская вниз несколько веток. Ни контролёр, ни Буратина не обратили на это ни малейшего внимания. Один продолжал подтягивать жертву поближе к себе, другой — идти по бриллиантовой дороге навстречу блаженству.
Контролёр умер почти сразу: дерево пронзило его спину и разорвало сердце. Бамбуку повезло куда меньше: гибкий побег мгновенно оплёл его лодыжки и дёрнулся вверх.
Алмазная дорога осыпалась пеплом. Буратино осознал, что висит вниз головой на большой высоте, и что-то его здесь держит. Хуже того: он чувствовал, что прямо в ноздри ему пытается залезть нечто гибкое и холодное. И ещё хуже: оно выпускало какие-то тонкие нити, которые, покалывая, пробирались внутрь. Буратино каким-то местом
чуял, что движутся они не куда-нибудь, а прямо к мозгу.
Это было очень страшно. Страшнее даже, чем с одиннадцатиногим Мариусом.
Буратина засучил руками и ногами и заорал:
— Помогите, помогите!
Щёлочка в голове чуть раздвинулась. Оттуда вырвалось несколько бессвязных воплей.
Но ничего не произошло. Никто не пришёл на помощь. Чувство было такое, будто он колотится в закрытую дверь — а там, за дверью, никому не охота вставать.
Тут тонкие нити пронзили его ткани, добрались до мозга и вошли в него.
И начался ад. Иллюзорный и неиллюзорный одновременно.
Действие двадцать пятое. Бельканто, или Губернатор скрывается в неизвестном направлении
Когда вы просите Мироздание о том, чтобы оно избавило вас от скуки, оно всегда слышит. Будьте осторожны с такими просьбами.
Саи Баба. Практика медитации. — б/м, б/г
Всё может быть.
Джейн Грин. Всё может быть. — М.: Рипол-классик, 2006
26 декабря 312 года о. Х. Директория, ул. Пятницкая, д. 31 стр. 2. Второй этаж, кабинет 201.
Current mood: surprised/да ты чё?!
Current music: П.И. Чайковский/А.С. Пушкин — Куда, куда вы удалились
Напсибыпытретень впервые в жизни любовался рассветом.
Зрелище было так се. Он ожидал большего.
Пёсик разочарованно поводил жалом. Картинка послушно качнулась туда-сюда. Он сморщил нос, и картинка сузилась. Напси подумал, что зрение всё-таки прикольная штука.
У слепого пёсика была вполне развита зрительная зона коры. Пока он рос внутри калуши, та напхала ему в башку всяких разных картинок, в основном — живописи прарафаэлитов и малых голландцев. Пользы для жизни от этого не было никакой, но представление о пространстве они давали. Обоняние, хороший слух и природный цинизм позволяли Напси жить достаточно полной жизнью. Но всё-таки слепота томила его. И когда Карабас в припадке великодушия согласился оплатить ему частичный ребилдинг — ну то есть восстановить оторванное ухо — Напси выпросил у него заодно и зрение. Всячески напирая на то, каким полезным и благодарным услужающим он станет, ежели обретёт свет очей.
С очами, правда, возникли проблемки. Первое же обследование в ИТИ показало, что в генах Напси есть какая-то непросчитываемая стяжка. Которая препятствует возвращению глаз на их законное место. Для подробного изучения вопроса требовалось недели три исследований, что стоило кучу денег и результата не гарантировало. Напси приуныл, но потом поинтересовался, нет ли какого другого варианта. Вариант в итоге нашёлся — не вполне традиционный, но не лишённый достоинств. Весь процесс занял неделю и стоил приемлемую сумму. Дышать пёсику стало несколько труднее, зато он прозрел. Ну то есть как прозрел: к Еве и Львике его привезли с замотанным носом и заклеенной ноздрёй
, так что зрячим он сделался часа полтора назад. Пока он осваивался.
— Ну как? — спросила Львика, потягиваясь. — Нравится солнышко?
— Ничего так, — легко и непринуждённо соврал пёсик, никакого солнышка так и не углядевший.
— А по-моему, хмурое какое-то утро, — признала поняша. — Напси, умой меня, очень прошу-у. Мне так лени-и-иво, — она сладко позевнула, показав розовую верхнюю десну.
— А дашь? — не совсем шутейно спросил Напси.
— Если пятнадцатого спою Зраду — тогда и дам, и возьму, — легкомысленно пообещала Львика.
— Обманешь ведь, — пробурчал пёсик.
— Ещё не зна-а-аю, — Львика вытянула хвост и игриво стукнула Напси кисточкой по носу.
— Вот так не надо, — пробурчал тот, подходя к разморённой сном поняше и прикидывая, с чего начать.
— Вы там чего, милуетесь? — спросила Ева Писториус, лежащая к ним задом и пытающаяся читать Разъяснение к Закону Директории «О защите прав общественных организаций при осуществлении государственного надзора и муниципального контроля». Прочитанные слова отскакивали от её сознания, как резиновые мячики.
— Нет ещё, — ответила Львика, подставляя лицо под язык. — Только собира-а-аемся… Можно гоголь-моголь
пожалуйста?
— Опять репетиция? — неодобрительно сказала Ева. — Слушай, ты это, осторожнее. Ты так голос потеряешь.
— Я мало работаю, — ответила Львика нервно. — Я не тяну на оперный уровень.
Ева только вздохнула. И в который раз прокляла себя за то, что потащила Львику в оперу.
В ночь с девятнадцатого на двадцатое Львика с Евой так нажрались, что у Писториус случились провалы в памяти: она вообще не помнила, что там было. Ева испугалась и решила, что алкоголь нужно сокращать, а Львику вытаскивать из омута разгула. Она прошла к Лэсси и с ней поговорила. И черепаха в тот же день устроила им ложу в Олимпии, где давали «Норму» Беллини — со знаменитой примадонной-дельфинкой Марией Бельканто и Морским Оркестром.
Ева была уже знакома с дохомокостной классикой, но всё равно впечатлилась. Львика же… Львика была убита, потрясена, раздавлена. Во время исполнения Casta Diva
она от наплыва чувств сожрала кусок занавески, на Sola, furtiva al tempio
разрыдалась. Между первым и вторым актом она сказала Еве, что до сих пор жила зря и не знала, в чём смысл — а он в том, чтобы петь в опере. А после представления исчезла.
Вернулась она домой за полночь — взъерошенная, счастливая и при этом абсолютно трезвая. И сообщила, что завтра у неё первое занятие.
Как выяснилось впоследствии, ей удалось — где-то няшем, где-то нахрапом — добраться до кабинета директора Олимпии и заставить себя выслушать. Что там между ними было потом, осталось неизвестным. Однако же Львике в тот же вечер устроили прослушивание и нашли небезнадёжной. Так что теперь Ева видела Львику только по утрам и вечерам. Дни она проводила на репетициях: она намеревалась исполнить на концерте пятнадцатого января арию Зрады из «Серко»
. Разговаривать с ней стало неинтересно. То есть поболтать-то она была не прочь, но все разговоры были о «полётности», «форманте», «устойчивом вибрато», «плотном тембре» и всем таком прочем. Зато выпивон и загулы сошли на нет: Львика села на диету и не употребляла ничего крепче гоголь-моголя. Еве — после дня, забитого бумажной работой — было даже не с кем выпить. Включая Карабаса.
