— Буэ-э-э…
— О чём шепчемся, девочки? — это был крокозитроп. Он умывался на дворе и вошёл с воздуха — такой весь из себя бодрый, на позитиве.
— У нас маленькие женские тайны, — томно протянула сухогубка. Лёля хихикнула.
— Надеюсь, ты не пила ночью? — строго спросил Розан Васильевич Септимию. — Ты будущая мать, тебе нельзя.
— Да откуда? Тут же халяль, какое пить? — как-то ну очень уж искренне возмутилась сухогубка.
— Н-да? Я уже в курсе, какой здесь халяль, — сказал крокозитроп скептически. — И мне не нравится, что ты произрастаешь у стойки.
— Какая стойка, одно название осталось, — Септимия махнула маленьким, едва отросшим щупальцем. — Вот при Бобе — да, веселуха была. А теперь… разве что чайку попить.
— Где мой рюкзак, Лёля? — раздался недовольный голос Мариуса. — Ты совсем не исполняешь своих обязанностей, Лёля!
— Я постирала и сушиться повесила! — крикнула Лёля.
— О, кстати, — сказала сухогубка. — Лёль, ты помнишь, я тебя о чём просила
?
— Ща сбегаю, — бодро сказала выдра. — Уже бегу.
Септимию пересадили из сортира в общий зал ещё тем памятным утром. Настоял на этом крокозитроп. По его словам, расположение будущей матери его детей в туалетной комнате он считал унизительным и оскорбительным для себя лично. Напрасно сама сухогубка просила её оставить в том же месте, объясняя, что там ей уютно, безопасно и азотисто. Крокозитроп и слышать об этом не хотел. Аргумент у него был простой, но убойный — «я же не могу совершить величайшее дело своей жизни в отхожем месте». В конце концов Мариус, убеждённый полусотней соверенов (их Розан Васильевич позаимствовал у Алисы под обещание поделиться артефактами из своей доли), призвал Лёлю и быка — тот под утро вернулся — и выкопал сухогубку из грунта. После недолгих препирательств она выбрала себе место в общем зале, возле стойки. На этом она настаивала особо, пришлось пойти навстречу.
В переноске и пересадке Септимии поучаствовали все, даже кот: он вырезал лазером круглую дырку в полу.
Тогда же и легализовали имя сухогубки. Сделал это — по её просьбе — Розан Васильевич. Отведя в сторону Мариуса, он сказал ему, что не может называть мать своих детей просто «губкой», и предложил дать ей имя. Жирафчику было похуй. Тогда крокозитроп предложил несколько вариантов и остановился на «Септимии» — он сказал, что это имя имеет для крокозитропов сакральную значимость. Мариусу оно внезапно не понравилось. Он даже назвал его «каким-то козлиным». (Припомнил, видать, что-то, подлец!) Крокозитроп, однако, упёрся, нажал, что-то пообещал — и через некоторое время торжественно объявил, что его невеста будет отныне зваться Септимией. Губка, поломавшись для вида, согласилась — и стала Септимией уже официально.
На следующий день, как обычно, пришли обедать военнахи-курсанты. Септимия представилась гостям как новый мусорный бачок и предложила кидать в себя объедки. Нехитрое развлечение пришлось нахнахам как раз по уму, да и по вкусу: в приветливо раскрытое верхнее отверстие вазы полетели корки, кости и всё такое. Промахивающихся Септимия одаривала ехидными комментариями. Мариус предложил особенно ретивому кидальщику пари на сольдо — попадёт он в чашу бутером с котлетой или нет. Проиграл, но инициативу подхватили прочие едоки. Через небольшое время пол возле стойки был забросан костями, зато Мариус уже вовсю записывал ставки, ссужал деньгами и вообще активничал.
Вечером выяснилось, что жирафчик заработал за день около трёх соверенов — еда и ставки. Мариус поворчал, что в былые времена он бы за такими деньгами и нагибаться не стал. Но всю мелочь аккуратно ссыпал в карман фартука и понёс к себе в закрома.
Тут засуетилась Лёля. С хитрой мордашкой она отвела Базилио в сторонку и попросила его об одной услуге, совсем небольшой. У выдры был заначен соверен, который она хотела разменять на сольди — для покупок у офеней, которые вечно зажимали сдачу. Напрямую обратиться к хозяину она не могла: тот просто отобрал бы у неё золото и ещё побил бы, чтобы она призналась, откуда у неё золото — то есть не нашла ли она сталкерского клада. А на самом деле она нашла монетку на полу во время уборки: видимо, кто-то из гостей обронил, честно-честно… В качестве ответной любезности она посулила коту широкий выбор (а точнее, набор) интимных услуг.
Базилио усмехнулся, от ответной любезности отказался, а монетку пообещал обменять. Лёля тут же достала из-за щеки монетку.
Что дёрнуло — кот и сам не понял. Факт: золотяшка показалась ему какой-то подозрительной. Во всяком случае, он посмотрел на неё внимательно — то есть во всех диапазонах.
В микроволнах соверен полыхнул фиолетовым.
— Та-а-ак, — сказал кот, схватил Лёлю за мохнатое ухо и принялся его выкручивать.
Выдра раскололась сразу. Ну да, она нашла соверен на полу. Ну да, в ту самую ночь, Ну да, он лежал в лужице дерьмеца. Жиденького такого, фи. Ну да, она тоже думает, что это бамбук. Нет, она не знает, где он. Нет, не знает, куда подался. Да, он убежал. Да, от неё. Что-то пил? Водку пил, пива ещё стащил. И зачем-то выхлестал лёлины капельки для красоты, дорогие между прочим. Да, она его сама зазвала. Ну да, хотела поебстись, а чё такого-то. Да, он сам пошёл. Нет, она не знает, где он сейчас. Нет, ничего не говорил. Нет, Лёля ни при чём, совсем ни при чём, а-а-а-а-а!
Удовлетворив полицейский инстинкт, кот отпустил лёлино ухо и пошёл разменивать монетку. Не эту, разумеется: эту он припрятал.
Если честно, исчезновение Буратины никого особенно не встревожило и не огорчило. Лиса только и сказала — «туда ему и дорога» — не уточняя, впрочем, куда именно. Крокозитроп был полностью поглощён своими приготовлениями к брачному пиршеству, соединённому с поминками. Мариус добывал себе снарягу для похода. Крокозитроп пообещал ему часть своих сокровищ — в обмен на присмотр за Септимией, обеспечение безопасности и помощь потомству. Однако жирафчик был жадён
и подозрителен. И решил сам принять участие в походе: чтобы его, не дай Дочь, не обездолили при делёжке. Все были заняты, всем было не до чего.
Кот сидел на кухне, чинил электроплитку и размышлял о том, почему ему всё это не нравится.
Ну, положим, кое-что было понятно и так. Во-первых, не нравилась задержка. Из-за некстати обнаружившегося сродства бывшего козла с крокозитропом всё тормознулось на непонятно сколько времени. Кот с неудовольствием думал, что они могли бы уйти ещё той ночью. Теперь же поход на Зону не просто отодвинулся по срокам, но и сами сроки стали какими-то неопределёнными. При этом кот сам не мог понять, почему это его так раздражает. В принципе, торопиться было особо-то и некуда. И всё же кота грызло непонятно откуда взявшееся чувство, что они куда-то опаздывают.
Второе, что не нравилось коту — перспектива хождения по Зоне. У кота был интерес простой: забрать свою долю артефактов, добраться до Болотного Доктора и попытаться вылечить лису. Однако Баз отлично помнил первый свой заход на эту поляну. В том числе — чего ему стоило посещение Доктора. Не забыл он и лукавую, обманную Хасю. А также и то, что его пытались убить. При этом враг так и остался не опознан — что кота чрезвычайно нервировало.
