— Я грибовик, — Пьеро напыжился, — вида Lycoperdon giganteum, негоциант. Насколько мне известно, ни то, ни другое не является в вашем домене преступлением?
— Ебать ты грамотный, — огорчился волчара. — Ликопердон блядь на мою голову тут взялся… Что ж с тобой делать, ликопердоном?.. Дочь твою Мать во все дыры, скобейда жопеногая! Ну ты, там, как тебя, блядь… тебе говорю, идь сюды… — крикнул он куда-то в темноту,
Из мокрых кустов вылез, зевая и отряхиваясь, ни кто иной как Напсибыпытретень.
Пьеро не очень удивился. Похоже, именно эта дорога вела в нужном направлении — так что сюда стянули лучшие силы. То есть тех, кто знал Пьеро лично. Вероятно, на соседней дороге тоже была засада, только там сидел Арлекин.
Напси тем временем приблизился, втянул воздух в ноздрю, отпрянул.
— Что? — недовольно прикрикнул Тамбовский. — Он?
— Ыгх, — пёсик прокашлялся. — Мерзотина.
— Сам чую, что мерзотина, — пробурчал волк. — Это он или кто?
— Я требую немедленно прекратить всё это, — сказал Пьеро.
Пёсик приподнял ухо, прислушался.
— Гм, — сказал он. — Голос не его, точно. А вот слова… не знаю, не знаю…
— Да хули ты тут! — рявкнул волк. — Он или не он? Если облажаешься, я тебя выебу и высушу.
— Тогда не он, — сказал Напси без уверенности.
— А если мы его упустим, я тебя выебу, высушу, замочу и опять выебу, — серьёзно пообещал волчара.
— Тогда смотреть надо, — задумчиво сказал Напси.
— Подай назад, — скомандовал маленький шахид зайцу. Тот послушно попятился.
— Если вы немедленно не прекратите это вздорное и наглое посягательство на моё достоинство, — сказал Пьеро, — я начну дело против полицейского произвола. Надеюсь, в Директории существует правосудие.
Тамбовский вспомнил про смену власти и неизбежную компанейщину. К тому же странный тип был непохож на того, кого описывал Карабас. Вёл он себя не как затравленный беглец, а с достоинством. При этом лично Тамбовского не оскорблял, знал границы. Тамбовский решил поискать добычу попроще.
Напси, напротив, горел желанием выслужиться. Карабас ему что-то оплатил (что именно, Пьеро не разобрал), и пёсику очень хотелось доказать свою полезность. Пьеро ему было немного жаль, однако он искренне не понимал, зачем тот предал такого сильного, доброго и щедрого хозяина, как Карабас-Барабас. Про себя он решил, что его старый знакомец и раньше-то был слабоват головёнкой, а ныне и вовсе кукукнулся. Так что он искренне хотел поймать Пиэрия Эагрида и сдать его на руки шефу.
Но сейчас Напси был сбит с толку вонючим спреем. Что до новообретённого зрения, оно не помогало и даже мешало: во-первых, было темно, во-вторых, Пьеро он никогда в жизни не видел.
— Пропустите меня, офицер — или я еду в Директорию и подаю жалобу, — повторил Пьеро. — У меня мало времени.
Тамбовский с таким видом, будто делает величайшее одолжение, махнул псам и они раздвинулись.
— Хуй с тобой. Езжай, — сказал он.
За эти мгновения Пьеро успел расслабиться. Тут же из глубин души вырвалось забившееся туда со страха творческое начало. И вцепилось в последнее услышанное слово.
— Давай езжай, скорей езжай, в дожди, в неурожай, езжай, от ужаса визжа, но всё-таки езжай… — пробормотал Пьеро, устраиваясь в седле поудобнее.
На беду, Напси услышал.
— Он!!! — внезапно заорал пёсик. — Стишки! Стиль его!
— Взять! — рявкнул Тамбовский.
Псы прыгнули. Не успел Пьеро дёрнуться, как его ноги с обеих сторон прихватили страшные челюсти, готовые сомкнуться на лодыжках.
Несчастный поэт замер. Он прекрасно понимал, что он потерял в этот миг — и что его теперь ждёт. Сейчас его стащат с байка. Отпиздят на всякий случай, свяжут, заставят идти пешком. Приведут в Директорию. Отдадут Карабасу. Который сделает из него… лучше не думать, что. И Мальвина, Мальвина, она даже слезинки не прольёт — потому что злой Карабас убьёт её, убьёт, а виной всему Напси, литературовед блядь нахуй…
Поэт посмотрел на пёсика, радостно виляющего хвостом, и ощутил обжигающе-острую ненависть. У него аж руки зачесались — добраться до тела Напси, раздавить яйца, разорвать брюхо, вырвать потроха, воткнуть обломки рёбер в лёгкие, сломать позвоночник… всё, всё с ним сделать, с этой тварью, тварью, ненавистной, мерзкой, подлой, предательской тварью…
— Н-напсибыпытртень, — он процедил это имя сквозь зубы, как грязнейшую брань. — ТЫ! ТЫ ВО ВСЁМ ВИНОВАТ! — завизжал он фальцетом, срывая голос.
Челюсти на ногах внезапно разжались. Пьеро не успел удивиться, как оба пса прыгнули на ошалевшего Напси. Наверное, они бы его растерзали вмиг, если б не Тамбовский, который набросился на пёсика раньше.
Напси страшно заорал — ему что-то оторвали.
Седло под Пьеро дёрнулось: байк полез в кучу, щёлкая зубами. И ему тоже захотелось кусочка напсибыпытритеньего тела.
Тут до маленького шахида, наконец, дошло, что его врагов накрыло эмо-полем. И надо пользоваться моментом.
— Гони вперёд!!! — заорал он зайцу прямо в ухо.
Охуевший от накатившего адреналина заяц прыгнул с места, перелетев захлёбывающихся псов, и понёсся по дороге, как наскипидаренный. Пьеро чудом не выпал из седла.
Ещё несколько секунд Тамбовский и собаки рвали Напси на части. Потом их отпустило. Ещё секунд пять-шесть потребовалось на то, чтобы очухаться и прийти в себя.
— Еба-а-ать, — только и сказал волк, глядя на то, что осталось от несчастного пёсика.
А осталось от него, в сущности говоря, немногое: тушка с вырванным боком, обломок хвоста и отдельно валяющаяся голова с распластанными в грязи ушами. Маленький глазик в ноздре смотрел куда-то в тёмные, хмурые небеса. А на самом деле — ни на что не смотрел и ничего не видел.
Будь на месте следователя Тамбовского какое-нибудь культурное, утончённое существо, — ну вот хотя бы вы, батенька, любезный мой читатель! — что бы оно ощутило? О, всенепременно оно б скорбнуло о том, как трагична эта нелепая смерть. Напси был оригинальной и симпатичной личностью, так и не раскрывшей своего потенциала, жизненного и сюжетного. И в самом деле: во что бы он превратился под пером более оборотистого автора? Поднялся бы образ его до весёлого и мудрого Санчо Пансы, или хотя бы до шрековского осла? А может, развился бы в трагического героя, в Личарду Верного — или, напротив того, в мазепу, иуду? И во скольких сценах мог бы он ещё сыграть свою маленькую, но такую выразительную роль?
Но увы! — увы-увы! -
— все эти возможности были загублены на самом корню -
— а что же наш Пьеро?
А наш Пьеро уже где-то там — далеко за поворотом.
Перед ним простиралась дорога. Когда-то он, Пьеро, тащился по ней вместе с Карабасом и прочими — по нейтралке, через земли поняш, через крестьянские края — целых два месяца. Правда, половину этого срока заняло пребывание в Вондерленде, а остальное было пройдено черепашьим ползаньем среди полей, пока Карабас разбирался в своих чувствах к Еве Писториус. Зато теперь у Пьеро был великолепный байк, полная сумка шоколада и непоколебимая решимость спасти возлюбленную.
