— И что теперь будет с Институтом? — спросил он.
— Не знаю, — сказал Семнадцать Дюймов. — Это уже не относится к моим обязанностям.
— Хотя бы посоветуйте что-нибудь, — попросил ЛИС. — Не хотелось бы неприятностей… э-э-э… с работой.
— Вам не хотелось бы, но воля ваших хозяев состоит в ином, — возразил Нефритовое Сокровище. — Впрочем, если вы надеетесь хоть что-то сохранить… Мой совет. Назначьте на моё место доктора Карло Коллоди. Без обсуждения на научном совете, без всех этих игр в академические свободы. Просто назначьте. К сожалению, сейчас он отсутствует в городе. И находится довольно далеко отсюда. Он в экспедиции у кролика Роджера. Достаньте его оттуда. Ба аркан, — добавил он и внезапно широко зевнул.
— ЛИС акча ло кошер га' лах, — Слуцкис попытался соорудить фразу на людском, но не особенно в том преуспел.
— Я думаю… — Семнадцать Дюймов упал на колени и снова зевнул, выворачивая челюсть, — доктор Коллоди пешим гав'вава ув' Гав' аркан. Коллоди… Га' лаха… аркан шем тарот… — он пробормотал ещё что-то и растянулся на земле, хрипя и подёргиваясь.
Агония, — как и всё, что делал когда-либо Семнадцать Дюймов, — была пристойна и даже по-своему изящна. Всё заняло не более пяти минут.
Бурбулис всё ещё пялился на безжизненное тело, когда ему в голову пришло одно важное соображение.
— Вот что, — распорядился он. — Позови кого-нибудь. Чтобы повесили эту тушу на лужайке возле резиденции. Пусть все думают, что это я его прикончил.
— Зачем? — удивился жук.
— Исполнять! — рявкнул бурбулис, после чего продолжил несколько спокойнее. — Ну сам посуди. Ко мне пришёл директор ИТИ. Теперь он мёртвый. Что все подумают?
— Что вы его убили, — признал жук.
— А если я к тому же буду отрицать, что убил его, и мычать что-то про самоубийство — какой из этого сделают вывод?
— Что вы испугались, — сказал жук. — Сделали и испугались.
— И что, мне нужна такая репутация? Повесить его. За рог. Нет, за задние ноги. Рог отломать и засунуть в жопу. А брюхо выкрасить в зелёный цвет. И вообще, у нас остановился законотворческий процесс. Иди-иди, работай.
Приведённые жуком лемуры утаскивали тело, когда ЛИСу пришла в голову смешная мысль.
— Статью сто десять-три тоже отменим
, — заявил он.
— Зачем? — на этот раз жук был действительно удивлён.
— А вот так! — бурбулис скверно ухмыльнулся. — Тварь я дрожащая или право имею?
Действие тридцать второе. Хуюй, или Ноги Базилио отрываются от земли
А по-моему, это гибернийский шафран!
Фр. Рабле. Гаргантюа и Пантагрюэль. — М., ЭКСМО, 2008
Как известно, в русском языке есть некая странная возможность — практически к каждому существительному приделать «хуёвое начало», охуить его. Скажем — «тарелка-хуелка», «профессор-хуессор», «чайник-хуяйник». В некоторых случаях это приводит к редукции (например, «тарелка», «грелка», и «стрелка» дают одну и туже «хуелку»), в некоторых же — образуются довольно забавные и легко узнаваемые слова. Но произвести эту нехитрую процедуру можно почти над любым словом.
Интересно, что получается в случае попытки приделать «хуёвое начало» к слову «хуй». Практически все опрошенные однозначно отвечали «хуюй». Однако, к слову «хуюй» уже ничего не приделаешь: попытка охуить хуюй даёт всё тот же самый хуюй.
Из этого вывод. Если сравнить процедуру хуения с дифференцированием (на каковое она похожа — в частности, и з-за редукций: (грелка) = (стрелка) = хуелка, то загадочный ХУЮЙ оказывается чем-то вроде показательной функции с основанием e: (ХУЮЙ) = ХУЮЙ. Во всяком случае, исключительное место этого лингвистического адаманта, «не искажаемого никакоже», не подлежит сомнению.
Скорее всего, ХУЮЙ — это заклинание, слово Истинной Речи. Думаю, его действие состоит в том, чтобы рассеивать действия иных заклятий, прежде всего злохульных.
К. Крылов. Перед белой стеной. Записи 2002–2003 гг. — Серия «Литературные памятники». — М.: Наука, 2070
30 декабря 312 года о. Х. Ясный день.
Сurrent mood: marching/походное
Сurrent music: Summoning — The Passing of The Grey Company
— Похоже, мы заблудились, — констатировал Баз, пытаясь хоть что-нибудь рассмотреть в микроволновом диапазоне. Ничего не увидел, кроме клубящихся мелких помех. В Зоне сильно фонило.
— Я тоже так думаю, Базилио, — сказал Мариус, пытаясь вернуть на место свисающий конец шарфа, которым он замотал шею. — Я уже давно так думаю, Базилио!
— У меня несколько иное мнение, — пробасил Розан Васильевич из недр огромного тулупа. — Мы смещаемся в правильном направлении.
— Чё-чё мы делаем? — не понял першерон. Он стоял по колено в снегу и рассматривал пейзаж. Тот состоял из снега, замёрзших пиний и пронзительно-голубого неба. Такой голубизны небо бывает только в декабре в погожий день.
— Смещаемся, — повторил крокозитроп, пытаясь третьей рукой поправить спадающий валенок. — Сказать, что мы туда движемся, было бы преувеличением. Мы хаотически топчемся. Однако есть косвенные свидетельства того, что геометрический центр всех точек, которые мы занимаем, постепенно смещается на юг. Куда нам, собственно, и надо.
— Ничё не понял, — сказал першерон.
— Й-извините, — подала голос Алиса со спины першерона, — а вон там — это что?
— Там — это где? — привычно уточнил Базилио, даже не потрудившись оглянуться.
— Тут! — объяснила лиса. — Воняет же! — добавила она.
На этот счёт никаких сомнений не было: в чистом морозном воздухе разносился аромат свежего конского навоза.
Першерон вытянул шею, пошевелил ноздрями и с радостным чувством узнаванья сообщил всей кампании:
— Это я насрал!
— То есть мы сделали очередную петлю и вернулись на то же место, — констатировал кот. — Вот дерьмо!
— Нет, — не согласился крокозитроп. — Вот — дерьмо! — он показал на конские катыхи в снегу.
— В прошлый раз дерьмо была справа, Розан, — задумчиво сказал Мариус. — А теперь оно слева, Розан!
— А вот это плохо, — крокозитроп попытался закутаться в тулуп поплотнее, но не преуспел.
— Почему? — не поняла Алиса.
— Это значит, что теперь мы смещаемся на север, — задумчиво сказал Розан Васильевич.
— Мне всё это не нравится, Розан! — в который раз сообщил жирафчик. — Мы что-то делаем неправильно, Розан!
— Вот именно. Предлагаю сделать привал и обсудить дальнейшие действия.
— Й-извините, но тут пахнет нехорошо, — пожаловалась Алиса. — Может, отойдём?
