— Не в какой-то, — раздался рядом странно знакомый голос. — Ну что за невежество? Это рустированная пилястра с капителью. По мотивам ионического ордера. Весьма удачное обрамление оконного проёма.
Пьеро покрутил головой, но источника голоса не увидел.
— Зря крутишь головой, — сказал неизвестный. — Я внутри, за окном, и меня не видно.
Тут до Пьеро дошло, что голос раздаётся из открытого окна слева. Он попытался подвинуться поближе.
— А вот этого не надо, — сообщил всё тот же голос. — Мне тогда придётся тебя кинуть. В смысле — вниз. Не то чтобы это какая-то трагедия, особенно в нашем случае. Тебя тут всё равно нет. Но такие эпизоды портят отношения. А я ими дорожу. В своё время ты оказал мне услугу, я это помню. Так что лучше стой где стоишь.
Аргумент на Пьеро подействовал. Он постарался покрепче упереться в карниз. К счастью, грязные и потные ступни хорошо липли к мрамору.
— Зачем меня кидать? — поэт решил вступить в коммуникацию.
— Демаскировка, — с неудовольствием сказал голос. — Кто-нибудь тебя увидит и захочет проверить, кто здесь ещё. А может, не будет проверять, а просто гранату бросит. Во избежание.
— Чего вдруг сразу гранату? — не понял Пьеро.
— Как минимум по трём причинам. Во-первых. Как я тебе уже говорил, ты похож на мудака. Это само по себе настораживает. Во-вторых. Мудак, лезущий в окно правительственного здания в момент массовых волнений, настораживает вдвойне. И наконец. Сейчас там внизу все на нервах. В том числе и те, у кого может найтись граната. А то и похуже чего. Достаточно?
— Ры — бон, ры — бон, ры — бон, ры — бон! — раздалось в толпе. Кто-то подхватил крик, он стал шириться, но ритм потерялся и крик утонул в общем гуле.
— Группа скандирования пробуется, — откомментировал невидимый собеседник. — Не сыграны ребята. И речёвка так себе.
Над толпою взвился на длинной удочке флаг — синий с оранжевым.
— Толь — ко по — бе — да! — раздалось в ширнармассе. — Толь — ко по — бе — да!
— Размер стиха — адоний, — автоматически отметил Пьеро. — Пятисложник, дактиль и хорей
.
— А я считаю — хорей и амфибрахий, — не согласился голос из окна.
— Пен — дель — шванц, вы — хо — ди! Вы — хо — ди под — лый — трус! — зазвучало на другом фланге.
— Какой несвежий креатив, — откомментировал голос. — Ч-чёрт, где же тут прицел-то… — из окна донеслось тихое металлическое лязганье.
— Только победа!!! — не в лад заорал овцебык на коляске. Теснящая его толпа дёрнулась, и коляска, наконец, перевернулась.
— Поднапри-и-и! — заорали справа. Здоровенный педобир рухнул на коляску всей тушею. Раздался дикий вопль давимого овцебыка. Чёрная волна существ колыхнулась.
— Убиииииили! — заверещала какая-то утка. — Убииииили!
— Скобейда бля! — овцебык внезапно восстал, грозно потрясая рогами. — Сесть помогите!
— Помогите мущииине! — снова включилась утка. — Мущииииины!
— Организация на троечку, — резюмировал голос. — Совсем работать разучились.
— Кто-кто разучились? — не понял Пьеро.
Кто-то снизу кинул камень. Тот свистнул над головой маленького шахида и разбил окно сверху. Посыпались осколки стекла. Один, крупный, пролетел у Пьеро перед лицом и больно обжёг самый кончик носа, стесав с него кожу.
Поэт рефлекторно присел — и чуть было не заорал в голос: усталую левую икру свело судорогой. Это было неожиданно — и очень больно. Он едва удержался на карнизе.
— А ты не дёргайся
, — посоветовал голос. — Тебя ж тут нет.
— Если меня нет, почему ты меня к себе не пускаешь? — не понял Пьеро.
— Тебя тут нет на самом деле. А в реальности ты есть. Ну, в этой реальности, — объяснил голос. — Поэтому видеть тебя не видят, а вот заметить могут. Или того хуже — запомнить. В общем, у тебя ситуация как у меня, только наоборот. Так понятно?
— Сво — бо — да! Сво — бо — да! — закричали внизу. В небо неожиданно выстрелил столбик чёрного дыма, потом второй. Они казались жалкими на фоне огромной толпы.
— Не, не зажгут, — прокомментировал голос. — Накала не чувствуется. Так весь пар в свисток уйдёт. И хрен с ним, не моя это забота.
— А чья? — заинтересовался Пьеро.
— Чья-чья… Этих самых. Которые всегда при делах. Кстати, имей в виду — меня тут тоже нет. Во всяком случае, сейчас. Буду, наверное, когда-нибудь. Но сейчас я сплю. Я имею в виду — на самом деле сплю.
— А я что? — удивился маленький шахид, пытаясь почесать голую спину и не свалиться.
— А ты спишь со мной, — умозаключил невидимый собеседник. — В хорошем смысле, конечно. Кстати, насчёт плохого смысла. Насколько я отсюда могу разобрать вашу реальность, вотпрямща к тебе какой-то пёсик пристраивается. Или ему можно?
— Пёсик? Напси? Яйца оторву! — буквально зарычал Пьеро.
То ли его услышали, то ли так совпало, но в стену снова полетели камни. Один ударил в стену прямо над ухом гневного поэта. Тот решил больше не ждать нехорошего, а спасаться — если не в этом окне, так в соседнем.
Перебравшись через пилястру — там карниз истончался так, что Пьеро едва втискивал ступню — он увидел высокое окно-бифориум с разделёнными проёмами. Левый был разбит, в открытое пространство пузырём выдувалась зелёная занавеска. Пьеро схватился за неё и осторожно дёрнул. Что-то скрипнуло, но ткань выдержала. Тогда он ухватился за неё и закинул себя внутрь, стараясь не пораниться о торчащие из рамы осколки.
Когда он был уже внутри, крепление занавески с треском оторвалось и он полетел вниз кувырком. Через секунду ему по ногам ударила штанга, на которой держалась занавесь. Ударила больно; Пьеро зашипел, как кошка.
Откуда-то из бесконечной дали послышался голос Арлекина:
— Да чего с ним сделается? Проспится.
Другой голос, женский, смутно знакомый, спросил с беспокойством:
— Й-извините, но он, кажется, не дышит? И губы синие? Пульс над проверить…
— Дышит он, дышит… — этот голос тоже был смутно-знакомый, но он удалялся, тонул за гранью, в бездне безвозвратной. Вся реальность была здесь: выцветшие набивные обои с голубками и улиточками, лампочка на шнуре, продавленная тахта, застеленная ватным одеялом. В углу темнели штабеля книг, наваленных друг на друга. Поэт подошёл поближе, и ему в лицо блеснула надпись с корешка — «Русско-кредитный словарь».
В эту секунду — будто включилось что-то — Пьеро накрыли запахи. С улицы несло навозом, жарой и пылью, в комнате пахло сыростью, мокрой бумагой и гнильём, из коридора тащило чем-то вроде масляной краски. Откуда-то из неведомых далей пахло чем-то томительно-сладким и в то же время неприятно-химическим.
— Это керосином пахнет, — раздалось в голове.
