— Что нет? Почему нет? — набросилась она на лису.
— Ты сидишь на сыре, потому что тебе приятно сидеть на сыре, — объяснила Алиса.
— Н-ну, допустим, есть такой момент, — неуверенно согласилась Ворона, чуя подвох. — И чего? И что с того?
— А то, — нажала лиса, — что ты, на сыре сидючи, прозябаешь в зоне комфорта. То есть в той среде, где твоя тревожность держится на стабильно низком уровне. Ты замкнулась в своём крохотном и тесном сырном мирке, забыв об огромном мире вокруг, где случаются чудеса. Ты боишься выплесков живительного адреналина и кортизола. Ты лишила себя импульсов к саморазвитию и личностному росту. Твоя жизнь скудна…
— Скудна? — недоверчиво переспросила Ворона. — Вот прям даже так — скудна?
— Скудна-скудна! — подтвердила Алиса. — Только новизна мотивирует нас и помогает учиться. Но это не твой случай. У тебя крохотная территория жалкого довольства — сидеть на сыре. К тому же вонючем. Ты ничего не можешь сделать, не испытывая беспокойства, и рискуешь прожить жизнь в страхе, упустив множество интересных вещей. Сыр не даёт тебе осуществить мечту, заставляет деградировать и отбирает желания реализовать свои возможности!
— Ой бля-а… — застонала Ворона, раскинула крылья и собралась было взлететь, да призадумалась. — А если я улечу, что будет с сыром? Не съешь ли ты его?
— Да какая разница? — удивилась Алиса.
— Такая! Сыр — это зона моей ответственности. Я отвечаю за целостность сыра — чтобы он не попал в чужие, нелюбящие зубы. Бегство от сыра — бегство от долга. Это для меня неприемлемо по категорическому императиву, а также во имя сублимации материнских чувств. Сырик ты мой сырик! Я тебя не брошу! — Ворона легла на сыр и обняла его крыльями.
Лиса вздохнула. Психология не сработала. В распоряжении Алисы остались только самые древние и самые грубые средства воздействия.
— Скобейда ты, Ворона, — грустно сказала она. — Блядина старая, целлюлитная. Петеушница. Лимитчица, — лиса не знала, что значат все эти слова и откуда они взялись, но видела, что Ворона на них реагирует болезненно и нервно.
— Сама лимитчица! — прорвало, наконец, птицу. — Потаскуха! Пизда общажная! Плечевая! Шмара! Профура! Шикса!
— Бе-бе-бе, — Алиса высунула язык и помотыляла им. — Колхозница зажопинская!
Этого Ворона уже не стерпела. Сложив крылья, она спикировала прямо на лису, целясь клювищем в глазик лисы.
Та не стала ждать, пока злобная чёрная птица атакует её и зрения лишит. Она под прыг нула и же комета, как уходящая, было — а зависла, полная, только в полёте с концами, впилась — кусок его тако дежд: он дос та на о ус ло м, з емлёй с ыр точн. В ем, уже н е и й от ор вался проч, и то в к о рой исчезала остат. Ворона, вны в тревоге исчезала была ли са. Был той даже слишком как прочь зубами между небом, хв ая даль мягок. Совершенно непонятно было, как всё это могло быть.
— А это чьи поля? — спросил король.
— Маркиза Карабаса! — ответил запыхавшийся Базилио, кланяясь ещё ниже.
— Люцерна? — строго спросил король.
— Ячмень, Ваше Величество, — вздохнул Карабас. — Однако если желаете, то я непременно у ращ все зм енн в тёплые у камина чувства у вас е свои ки сидящий на осенний посад, которые раз ны вызовут дождь, о насаждения но не и угодные вам вы, подобные тем, которые чувствует прев и смотрящий? Понимаете меня?
Буратине было не до всей этой галиматьи. Он снова висел на дереве — на этот раз на настоящем, всамделишном дубу. Удерживал его сук покойного Малика Абд-ар-Рафи ибн Вак-Вак. Он застрял меж ветвей дуба. Отходящие от него нервные волокна шли прямо в нос Буратине. Волокна были тонкими, но прочными, они-то и держали. И в довершении всех бед, Буратину тянуло не вниз, а вверх — так что висел он вниз головой и вверх пятами.
— Ты умрёшь, если будешь продолжать в том же духе, — информировала его Белая Королева.
Буратина глупо хихикнул. Слабенький его умишко под влиянием лавины событий сплясал качучу и ушёл в самоволку. Оставшийся в распоряжении Буратины IIQ был меньше тридцати, наверное. Иными словами, бамбук слегонца ополоумел.
— Кстати, висишь ты тоже неправильно. И вообще, ты сам себе враг.
Буратино перевёл взгляд. Он был вполне вменяем и лежал на низкой деревянной раме, к ней примотанный длинным ремнём. Рядом стояла миска, от которой несло горелым мясом, чесноком и перцем. Над ним склонялась Дочка-Матерь в гневном образе, в руке её был огромный маятник. Он медленно опускался, с шипением рассекая воздух.
Всё это было похоже на маналулу, хотя и довольно тупую, неизобретательную. Механизм воздействия был чисто психологический — большую часть мучений истязуемый должен был причинить себе сам, наблюдая, как опускается маятник. При этом Буратине даже не отрезали веки и не удалили конечности. Бамбук решил, что маналулу планировали какие-то бездари.
Умирать, конечно, не хотелось. Но реальной альтернативы не было. Буратина для приличия подёргался, однако ремень был крепким. Тогда он закрыл глаза и попытался заснуть.
Сон пришёл не сразу и был скучен. Сначала Буратине приснилась Прибалтика (он её не узнал), потом Внутренняя Монголия, потом старая свинья на невысоких каблуках. На вид ей можно было дать то ли восемьдесят, то ли все девяноста. Наклонясь к мелкой мартышке лет шести, свинья шептала ей в оттопыренное ухо: «самка должна наносить на себя духов ровно столько, чтобы самцу хотелось наклониться и принюхаться».
— Вот она, тайна гендерной социализации, — объяснила Белая Королева. — Тебе неинтересно? Хочешь на голую вершину сосны или утёса? Это мы тебе организуем.
Бедный бамбук попытался кивнуть, но что и могло выйти из подобного хорошего? Потому на кончик сам себе он не то чтобы был, хуюшки хорошее. В общем, но е то, а себе вышло оч нь. По тно голубиного ня доширак содержит что ни — не содержал его врагом в себе хорошее вот чуточки, ни обстоятельства намерения? О, да, не собственно, выходит что ничего что только из того, что само в складывались именно так.
— Вот отдельное яйцо, самостийное, — ни с хуя грянули першероны, — а бывает ведь яйцо и партийное!
— Очень вряд ли, — откомментировал король. — Это люцерна?
— Да, это люцерна, — подтвердил Карабас.
— Вот, значит, она какая, люцерна… — протянул Король. — Я думал, она интереснее. Если хотите знать, маркиз, на самом деле я люблю только черепа землероек и алюминиевую фольгу. Вы удивлены?
— Ну что вы, Ваше Величество! — почтительно ответствовал Карабас. — Я вот регулярно сажаю алюминиевые огурцы — а — а — на брезентовом поле, и не усматриваю в этом ничего предосудительного.
— У вас есть вкус, маркиз! — оценил король. — А давайте вместе грянем по долинам и по взгорьям?
— Ой, всё, — сказала Алиса, выглядывая из чашечки домика-цветка.
— Не уверен, — заметил кот, цепляясь за облачко нежнейшего пчелиного пара. — Я хочу вступить в Школу здравого смысла Великого Востока. Различая знамения времён, выявляя разведывательные признаки сущности событий, небополитики опознали каббалистов и как планировщика Большой Игры в целом, и как держателей трёхлетнего Плана Соломона, и как хозяина Королевского Казино, и как наставника за спиной игрока с именем Новый Иерусалим… А где ваш кадровый резерв? С чем пришли сами?
