— Вот и он считает, что ты просто самка, и это не серьёзное что-то, — ответила Писториус. — А я вот сейчас на части разрываюсь.
— Забей, — посоветовала Лтвика. — Ну какая теперь-то разница, сокровище? Мы вместе, мне с тобой хорошо. Чего ещё надо-то?
— Пока не знаю, но чего-то надо, — честно сказала Ева. — Блин, у меня сейчас вот это чувство, когда с выхода возвращаешься…
— И у нас есть три часа, — подхватила Львика. — На кабак и на всё остальное.
— Мы как-то успевали, чудовище, — Ева умильно вздохнула.
— А вот, кстати, об этом, — голос Львики стал напряжённым. — Ты помнишь про чудовище? Из-за чего ты меня так прозвала?
— Помню. Ерунда всё это. Из тебя же не прёт? Ну и ладно.
— Я ни в чём уже не уверена, — вздохнула Львика. — Я как сейчас вспомнила, что Верховная мне не мать…
— Мать всё-таки, — не согласилась Ева. — Она тебя вырастила. И воспитала. И к тому же ты про эти дела помнила только на выходах.
— Ну да. А в миру я ей письма слезливые писала. То есть не то чтобы писала. Вела дневник. Со всякими девичьими страданиями. В том числе и по поводу малограциозности. Дочка-Матерь, какая же я дура!
— Не бери в голову, — сказала Ева. — Я в миру тоже всяких глупостей понаделала.
— А теперь мы всегда на выходе. Открыла нам глазки Лэсси, спасидочки. Кстати, зачем она работает на Эквестрию? Точно не за деньги. И почему губернатор этого не замечал? Что думаешь?
— Может, он не знал. Вдруг Лэсси менталистка хорошая, — неуверенно предположила Ева. — Или, может, у Пендельшванца были планы какие-то. Теперь-то чего?
— Ну да, теперь уже нечего, — грустно согласилась Львика. — Вот я завтра проснусь, и первым делом вспомню, из кого я сделана.
— А кто делал? ИТИ?
— Кто ж ещё-то. Как-то Верховная туда влезла. Подробностей не знаю, она со мной такими вещами не делилась. Ни в миру, ни по орденской линии.
— Чудовище, я тебя давно спросить хотела… — осторожно начала Ева. — Ты её видела?
— Видела, — призналась Львика. — При посвящении. Меня в главный храм орденский водили.
— И какая она?
— Ну что тебе сказать… Там же одно тело. В жидком азоте. Без головы. Голову сожгли, кажется. Из осторожности. Мало ли, вдруг есть какая-то технология восстановления мозга. А так — ну я не знаю… Красивая. В смысле, хорошо сложена. И вот ещё: она не чёрная. Она белая. Цвета луны.
— А почему тогда Блекмун? — не поняла Ева.
Возок подпрыгнул на ухабе. Писториус недовольно фукнула.
— Эту букву «л» наши исторички двести лет всем впихивают, — ухмыльнулась Львика. — На самом деле она Back Moon. «С Луны обратно». Это что-то вроде титула. Она из последних, кто там бывал. На Луне, в смысле. Пока там ещё кто-то жил.
— Всё равно не понимаю. Как Пендельшванц тебя пустил в Директорию? Он же знал наверняка.
— Ну от меня вреда никакого, — Львика шевельнулась, устраиваясь. — У меня с обычными грациями не очень-то.
— Особенно когда поёшь, — не удержалась Ева.
— Вот про это не надо! — Львика неожиданно вспылила. — Ох, прости, сокровище. У нас был сложный денёк. Точнее, ночка. Слушай, — вдруг оживилась она, — а давай сейчас в какой-нибудь кабак завалимся? И там нажрёмся? Ну как раньше после выхода?
Ева немного подумала.
— А давай! — решилась она. — Только сначала домой заедем, я мышей возьму. Мне без них как-то… несподручно, вот.
— Да зачем? Пусть отдохнут. Някнем кого-нибудь рукастого, он нам послужит.
— Нехорошо как-то, — с сомнением сказала Ева.
— Да поебать! Эй, кони! — крикнула Львика. — Вы город знаете?
— Знаем! Знаем! — заорали першероны.
— Тогда на Тверскую! Живенько!
Действие тридцать восьмое. Крепатура, или Буратина попадает в надёжные руки
Пациент скорее мёртв, чем жив.
Р. Кулябин-Шарковский. Российская авиация в условиях кризиса. — В: Промышленная политика. N 71 (16), 1999.
Пациент скорее жив, чем мёртв.
О. Вонятко. Многонациональный российский народ: становление и развитие. — В: Многонациональная Федерация. Сборник статей по итогам VII научно-практической конференции «Многонациональная Россия: разные, но вместе». — М., 2010,
1 января 312 года о. Х. Чудное, хрустальное утро.
Страна Дураков, междоменная территория. Законсервированная военная база «Graublaulichtung».
Сurrent mood: curious/любопытствующее
Сurrent music: В. Шаинский — Белогривые лошадки
Рак Шепталло отмерил семь раз, потом поднял левую клешню и сделал несколько точных, продуманных разрезов. Жук-рогач ухватил щетинистыми лапками края ткани. Мышь Лизетта метнулась к дятлу с нитью в зубах. Дятел подал ей подходящую иголочку. Мышка ловко вдела нитку в ушко и, растопырившись вся, за шовчик принялась.
Девочка с голубыми волосами смотрела на их работу, сладко улыбаясь. Она была довольна собой. Умница Мальвишечка придумала способ обзавестись обновкой — и вместе с тем наказать Артемона через это. Наказать хорошенько, хорошенечко так наказать, лишить самого слатенького.
Портные шили Мальвине новую юбку. Шили не из чего-нибудь, а из эстонского полкового знамени, найденного в комнате воинской славы. Знамя было изготовлено из какого-то древнего материала, который не мялся, не пачкался, не горел, не намокал в воде, и, что особенно радовало Мальвину, не впитывал никаких запахов. Возбуждало её то, что юбка и пара трусиков, сшитых из знамени, могли лишить Артемона главного удовольствия — нюхать её одежду и нижнее бельё, соприкасавшееся с ароматной писечкой. Мальвина представила себе, как глупый пёс роется носом в тряпочках, тщась уловить хоть нотку любимого аромата- и в груди у неё расцвели розы, розы чистого блаженства. О да, Артемон будет страдать! Мучиться, выпрашивать каждый лишний вдох, каждую возможность понюхать хотя бы ножки. Ах, хорошо! Конечно, она будет немножко позволять ему дышат собой. Совсем немножко, только чтобы подразжечь аппетит — то есть заставить страдать ещё, ещё сильнее. Мальвина ценила это тончайшее удовольствие — изводить ближнего, лишать его самого желанного, держать на голодном пайке, заставлять терпеть и мучиться. Это было как землянику из лукошка кушать — по ягодке, по ягодке. Мальвина почти чувствовала эти ягодки во рту. Кисло-сладкие, душистые, как детские пальчики.
Недовольно загудел пульт. Следящая аппаратура базы обнаружила вблизи периметра необычный объект.
Позевнув и недовольно поморщившись, Мальвина переключила изображение с панорамного на фокусированное.
Всё пространство экрана занял одинокий дуб, на полянке дальней росший вольно. На нём среди ветвей висело на верёвке вниз головой что-то хомосапое. Впрочем, хомосапым это существо можно было назвать ну очень условно: оно скорее напоминало большую деревянную куклу. Подстроив оптику, Мальвина разглядела на плоском животе существа изящно выполненную надпись «pr'sent» и символическое изображение короны.
