Она только-только успела встать и протереть глаза, как появился знакомый волк. В руках у него были блестящая струна-удавка и небольшая изящная пила.
Волк открыл дверь в хомосапник, положил пилу, подошёл к овце. Та выпучила на него бессмысленные глаза.
— Скоро мы доберёмся и до татарина! — завизжала она.
Волк молча упёрся ей коленом в грудь, накинул удавку. Овца захрипела и быстро поникла.
Тогда волк взял пилу, подошёл к яку и отпилил ему рог. Повертел его в руках, вздохнул и отпилил второй.
— Шеф хочет расчёску, — пояснил он, обращаясь к крысе. — Из ячьего рога. Увидел где-то. Говорит, стильная вещь.
Крыса ничего не сказала.
— А эта пьянь всё валяется, — продолжил волк, легонько проминая сапога в брюхо яка
. — Прикинь: проснётся, а рогов-то нет! О, кстати! Может, и уши ему отчекрыжить? Свиные уши я люблю. А ячьи не пробовал. Ты не знаешь, они вкусные или так се?
Шушара промолчала.
— Ты чё? Обиделась? — удивился волк. — Да лана, бывает. Выходи, что-ли. Свободна.
— Сумку верните, — сказала крыса, не двигаясь с места.
— Какую сумку? — весьма натурально удивился волк.
— Сумку. Верни. Сейчас, — сказала крыса, оскалясь. — Со всеми. Вещами.
Волк ничуточки не испугался.
— Да говорю ж тебе — не помню, где сумарь твой. Искать нет времени. Пошла.
— Пропуск! — заорала крыса. — Мой пропуск! Мне пизды дадут за утерю пропуска! Я не уйду без пропуска!
Этот аргумент, как ни странно, подействовал. Волк буркнул «лана, погодь, ща», ушёл и довольно быстро вернулся с сумкой.
Как и ожидалось, кошелёк был пуст. Крыса устроила ещё один скандал, напирая на то, что деньги казённые и даны не просто так. В конце концов волк вернул ей десять соверенов, насчёт остального сказал «извини, ребята уже поделили».
Понимая, что легко отделалась, крыса пошла вместе с волком на выход.
— Проверяли меня? — спросила она, пока волчара расписывался в тетради дежурного.
— Да нахуй надо, — сказал волк. — Я к шефу заглянул, доложился. Он сказал отпустить. Сейчас время сложное, мало ли. Вдруг ты правда сотрудница. Кстати, а вот так, по чесноку — ты правда сотрудница?
— Ну, — Шушара постаралась произнести это «ну» очень уверенно.
— Я бы на месте твоего шефа гнал бы тебя ссаной тряпкой, — искренне сказал волк. — Фишку не сечёшь.
— Я новенькая, — ответила крыса.
— Ну-ну, — волк показал пропуск второму дежурному, в будке. — Да, вот ещё что. Овцу помнишь, что с тобой была? Ты слушала, чего она там бебекала?
— Нет, — крыса нервно дёрнула ухом.
— Вот и не слушай. А если на улице что-то такое услышишь — сразу зови полицию.
— Я думала, она того, — крыса покрутила пальцем у виска.
— Она в эфире была, — сказал волк. — В неправильном. Хемули эту дрянь на нас гонят. Скобейды дефолтные. Не связывайся с этими делами.
— С какими делами? — крыса не поняла.
— Ты не интересуйся. Ты не связывайся. Добрый совет даю, — эти слова волк произнёс с таким выражением, что крыса поняла: совет и впрямь добрый.
Она вышла за ворота и пошла по направлению, противоположному тому, откуда её привезли.
По дороге Шушаре попался на глаза магазин спорттоваров для хомосапых. Ни на что особенно не рассчитывая, она туда заглянула. И увидела на самом видном месте наколенники под её тип ноги. Стоили они четыре соверена пятьдесят сольдо. Продавец, молодой симпатичный обезьян, легко скинул эти пятьдесят — а когда паковал товар, то честно признался, что эта пара чашечек валяется здесь уже полгода, потому что они не для спорта, а для хозработ. Покупка была удачной, но после всего пережитого (и утраты двадцати золотых) она как-то не особо радовала.
На площади Пляс Пигаль крыса снова столкнулась с правоохранителями: менты и волки винтили жиденькую демонстрацию проституток с баннерами «Долой профсоюз!» и «За свободу ценообразования». Никакого желания вторично попасть в эти добрые лапы у крысы не возникло.
Она ещё немного побродила по улицам. В маленькой лавочке выпила глинтвейна. Состояние у неё было какое-то странное. Крыса даже не могла понять, хорошо ей или плохо. Она ощущала себя бутылочкой, до горлышка налитой всякими чувствами: тут были облегчение, злость, стыд, телесное удовлетворение, обида, любопытство и много ещё чего. Всё это смешивалось, пузырилось, булькало и никак не могло улечься, осесть. А сверху плавало осознание собственной дурости. И ещё кое-что, совсем уж нелестное.
В Институт она вернулась поздно вечером. Все сложные чувства до голой физиологии: она замёрзла и устала. Хотелось спать. Одной. В тёплой постели. В безопасности.
Шушара сбегала в душ, смыла с себя кровь и грязь. Потом долго стояла под струями горячей воды, ни о чём не думая. Вернулась, прошлась по телу феном, включила плитку на полную. И легла, укуталась в самое тёплое одеяло, которое только смогла найти.
Она не посмотрела, что там отросло у носа в горшке.
Этого она не сделала совершенно зря.
Действие сорок первое. Deus ex machina, или Буратина спасается от верной гибели и ненадолго обретает кусочек счастья
Он поднял испачканный в чернилах нос и в темноте различил висящую под потолком вниз головой летучую мышь.
А.Н. Толстой. Золотой Ключик, или Приключения Буратино. — Серия «Классики детям» — М.: АСТ, 2008.
Рассмотрение волшебного помощника облегчает и подготовляет рассмотрение волшебного предмета.
В.Я. Пропп. Исторические корни волшебной сказки. — М.: Лабиринт, 2009.
1 января 312 года о. Х. Ближе к вечеру.
Страна Дураков, междоменная территория. Законсервированная военная база «Graublaulichtung».
Сurrent mood: depressed/подавленное
Сurrent music: REM — Everybody Hurts
Буратина лежал — точнее, полусидел — в воспитательной комнате и пырился на свои потроха.
Ну нет, не то чтобы они вот прямо вываливались из него. Как обычно вываливаются внутренности — сизым таким клубком. Зачем такие ужасы. Просто — в открытой ране их было видно. Деревяшкин гадал по ним, сколько ему жить осталось.
Пока что по всему выходило, что время ещё есть. Крупные сосуды не задело. Кровь сочилась, скапливаясь в брюшной полости, но медленно. Из раны пахло, конечно. Но не слишком сильно — так, слегка тащило кисленьким. Даже дерьмом не воняло: израненные кишки бамбука были чисты, ибо пусты. Но Буратина не заблуждался. Рано или поздно запашок приобретёт тошно-сладковатый оттенок: потрошочки начнут подгнивать, выделяя знойный кадаверин и путресцин. После этого — к тому времени наш герой, небось, уже окочурится — завоняет конкретной тухлятиной. А также плесенью и ношеной обувью: это связано с особенностями некроза тканей растительной основы. Потом — долгое, долгое разложение. Буратинье тельце наполнится специфическими червячками, опарышами и ксилофагами. Камышовый сверлило
и луковый точило не преминули бы отложить яйки в плоть деревяшкина, случись это на исходе лета. Но увы! — не сезон. Так что, если буратинье тельце не выкинут и его не съедят иные насекомые, то возможна частичная мумификация останков. Они будут пахнуть как? Наверное, как гнилая коряга.
