Никакого эффекта не воспоследовало. Буратино возился на земле, пытаясь приподняться — но не орал и не дёргался.
Мальвина посмотрела на прибор и увидела, что все огоньки погасли, а мигает только какая-то красная надпись в углу экрана.
— Артемон! — закричала она.
Тот подбежал, преданно виляя хвостом. Осмотрел и обнюхал коробку. Честно попытался припомнить, что было написано в инструкции. Ничего не припомнил. Обратил внимание на мигающую надпись Überlastsicherung
— но не понял, чо это ваще.
— Хуйня какая-то, — авторитетно заявил он. — Надо разбираться.
Голубокудрая посмотрела на него так, как смотрит ребёнок, внезапно лишившийся полюбившейся игрушки.
— Тут смотреть надо, — вздохнул пудель, не желая напрасно обнадёживать.
Мальвина закрыла глаза руками и заплакала.
Действие сорок девятое. Козлодаразина
, или Происходит именно то, чего и следовало ожидать
Ах, красота — это страшная сила!
Семён Надсон. Дурнушка. — В: C.Я. Надсон. Стихотворения. — М.: Советская Россия. — 1987
Младенческая грация души
Уже сквозит в любом её движенье.
Николай Заболоцкий. Некрасивая девочка. — В: Николай Заболоцкий. Стихотворения. — М.: Прогресс-Плеяда. — 2004
4 января 313 г. о. Х.
Город Дураков (бывш. Директория). Малый Пригородный район, ул. Рабиновича, д. 13. Кафе «У Мамеда».
Сurrent mood: imprudent/неоcмотрительное
Сurrent music: А. Хвостенко — Орландина
— Ссу тебе в клюв, козлодаразина! — сказал мент. И сделал мент. На фоне темнеющего зимнего неба, озадаченных конских морд и суровых торцов пятиэтажек он сделал то, что сказал.
Жертва мента — вовсе даже не козлодаразина, а старый фламинго, кэбмен, имевший несчастье рассердить ментяру просьбой оплатить поездку — только икала и содрогалася. А что ещё прикажете делать старому фламинго, когда его держат за горло, а прямо перед клювом нависает шипастая ментовская залупа? Глотать и плакать, больше ничего.
Зато мент наслаждался. Он обожал такие моменты. Это были сладкие минуты торжества — и над другим существом, и над позорной своею природою.
Фламинго ещё не знал, как ему повезло. В иной раз он ушёл бы от своего мучителя с порватой гузкою. Но вот именно сейчас мент не был готов тратить свои мужские силы на случайную жертву. О нет! У него сегодня было запланировано свидание с крольчихой Зойкой. Постоянным клиентом которой он был.
Широко ступая толстыми злыми ногами, мент брёл по аллейке к зойкиному дому. Он строил планы на дальнейшее. Крольчиха ему была мила своей чувствительностью. Он обожал раздирать её розовую норку своей шипастой булавой: девушка вкусно пищала от боли, а потом обильно рыдала. Менту это было збс, самая зупа. Однако в последнее время Зойка как-то притерпелась и уже так сильно не реагировала. Видать, рабочие дырки загрубели и потеряли чувствительность. Такое было менту не любо: он хотел мук. Поэтому мент намеревался после поёбки — а может и вместо неё, это он ещё не решил — крольчиху арестовать за незаконные занятия проституцией. А уже в участке взяться за неё как следует и заставить взять на себя несколько висяков. Мент представил себе кое-какие подробности предстоящего допроса и аж захрюкотал в предвкушении. Кровь прилила к паху, распирая елду. Он даже пожалел, что не вздрючил фламинго. Он чувствовал, что сил у него вагон, что он может выебать всех. И выебет всех.
Тут его привлекла тонкая, но ощутимая струйка аромата. Откуда-то несло подгоревшей тухлятиной. Мент повёл рылом и определил источник запаха: где-то слева, из-за кустиков, ограждающих аллейку.
Как и все существа его основы, мент был неравнодушен к тухлому, гнилому и горелому
. Из соображений престижа ему приходилось проводить вечера в дорогих ресторанах, где подают всё свежее, а прожарка мяса выше medium well не приветствуется
. У себя на участке он, конечно, позволял себе кое-какие излишества. Но этот аромат был какой-то совершенно необыкновенный: к запаху тухлого и горелого примешивалась восхитительная нотка жжёной резины и непросушенного кизяка. И ещё чего-то, невыразимо изысканного.
Почесавши промеж лопаток, мент решил, что Зойка подождёт, никуда не денется. А вот такой случай может и не повториться.
Искать лёгких путей мент не стал. Он просто проломился сквозь кусты. Поднялся на пригорок. И увидел небольшое щитовое строеньице, украшенное вывеской: «Кафе У МАМЕДА». Ниже было написано: «Шашлык-машлык и другие удовольствия». Аромат шёл именно оттуда.
Мент облизнулся и бросился к дверям.
Внутри запах ещё усилился. У мента в пасти вспенилось, по подбородку потекла слюна. Миновав коридорчик, он ворвался в едальный зал.
Там было жарко и пусто. Столики — тяжёлые, деревянные, покрытые лаком — напрасно ждали посетителей. В камине, забитом горящим мусором, что-то трещало и шипело. За всем этим грустно наблюдал волоокий баран в высокой бараньей шапке. Он-то, очевидно, и был тем самым Мамедом.
Увидев мента, баран печально развёл руками.
— Извини, дарагой, — сказал он. — У нас сегодня санитарный дэн.
Мент в кратких и энергичных выражениях объяснил, что он лицо чрезвычайное, полномочное и голодное. И если Мамед сейчас же не организует ему жраку, то он Мамеду оторвёт яички.
Баран понял и проникся.
— Прастите, уважаэмый, я винават, савсэм я старый-глюпый стал, да, — тяжко вздыхая, сказал он. — Нэ надо яички, я сам сэбя накажу, уважаэмый гост. Чэго изволите?
Узнав о пищевых пристрастиях мента, баран не очень удивился. И сказал, что они как раз жгут в камине — а также на заднем дворе — накопившееся говнище. Так что уважаэмый гост может угоститься всем этим совершенно бесплатно.
Уважаэмый гост усмехнулся. Он и так не собирался ни за что платить. Но угодливость хозяина ему понравилась. Он потребовал себе водки, пивасика и свежачок из камина: резиной пахло именно оттуда.
— Сэйчас всё будет в лучшэм виде, — пообещал баран. — Зуля! — крикнул он. — Абслужы!
— Сейчас бегу! — прозвенело серебряным колокольчиком.
Через минуту в зал вбежала юная самочка неизвестной менту основы.
Мент повидал на своём веку всяких существ, но такие ему раньше не попадались. Иначе он запомнил бы, о да, о да. А так — он просто вытаращился, вывалив язык.
Зуля была похожа то ли на кошечку, то ли на лисичку. Было в её движениях что-то оленье, чёлочка поньская, а полосочки на шерсти — как у юного кабанчика-поросюченьки. Наверное, она была красива, Но не это было главное. Главном было ощущение чистоты и невинности, исходящей от неё. Так наивно, так доверчиво было её личико, столько счастья сулили изгибы её фигурки, что менту нестерпимо захотелось сломать и осквернить это всё. Смять её, порвать в клочья крохотную жопку и маленькую писечку. Переломать лапки, содрать шкурку с брюшка. Вспороть животик и трахнуть внутренности. И наслаждаться — наслаждаться! — наслаждаться!!! криком, стонами, слезами! Ароматом боли, запахом страдающего тела! О как она предсмертно обоссытся! — от этой мысли шишку мента распёрло и перекосоёбило.
