— Вот субтильное яйцо, вот ничтожное, а бывает ведь яйцо невозможное! — спел погонщик и дёрнул слонопотама за ухо. Тот ускорился. Шесть толстых ног бодро шлёпали по мостовой.
— Невозможное яйцо, натуральное — а бывает ведь яйцо федеральное! — подтянул сеттер.
— Федеральное яйцо, необычное, а бывает ведь яйцо неприличное! — умильно вывел малый бульдог сзади.
— Неприличное яйцо, нежеланное, а бывает ведь яйцо… р-р-р… — замялся небольшой пёс, взятый в группу в качестве скаута-разнюха́рьщика.
Карабас послал ему в голову рифму «препоганое», и опять отключился.
Мысли раввина съехали на лэссину маму, ветхую Тортиллу. Вопрос был только в том, вскрыла она нанокомпьютер или нет. Потому что если всё-таки вскрыла, то отдать ключик он её уж как-нибудь заставит. Карабасу, правда, раньше не доводилось пытать огромных безумных черепах, к тому же нафаршированных древним железом. Однако печень-то у неё есть? И жёлчный пузырь, небось, имеется? Карабас в подобных случаях предпочитал начинать с жёлчного пузыря, учиняя спазм протока, и добавляя ощущений через сжатие сосудов печени. Чаще всего этого хватало…
На улице раздался звон: видимо, педобиры сзывали верных на служение Дочке-Матери. Правда, звон был какой-то странный — не гулкий колокольный, а дребезжащий. К тому же он никак не кончался.
Раввин высунулся из корзинки. Ветер ухватился за клок бороды, дёрнул, разметал волосню. Карабас пригладил бороду и стал наблюдать.
Слонопотам двигался по Малой Горемыкинской
. Улица была примечательна тем, что на ней не было ничего примечательного. Даже приличной пивной здесь почему-то не завелось. Бывают такие места. Однако сейчас Горемыкинская была заполнена разнообразными существами. И не просто заполнена: нет, они стояли в длиннейшей очереди, упирающейся в маленькую железную дверь в стене. В данный момент она была открыта и туда пытался протиснуться верблюд. Обдирая бока, он всё-таки пролез, а за ним прошмыгнула парочка ежей и ехидна.
— Это что такое? — спросил Карабас. Не дождался ответа и мысленно дёрнул бульдога-погонщика за брылю.
— Грр! — сказал погонщик и выпустил слонопотамье ухо. Тот радостно вострубил и пошёл медленнее, помахивая хоботом.
Карбас сформулировал вопрос чётче и отправил его псу в башку.
— Сеанс у них, — ответил пёс вслух. — Сразу после работы. Хрень разную смотрят и потом обсуждают.
По ходу разговора у пса всплыли в голове всякие образы. Карабас присмотрелся и понял, что «сеанс» — это какое-то новое развлечение для электората. Появилось оно недавно, но распространилось как-то очень быстро. Карабас задал пару наводящих вопросов и понял, что новое развлечение — это что-то вроде эмпатетического театра, только совсем дёшево и очень массово. Правда, чтобы протащиться, нужно было нюхать какую-то гадость, от которой засыпаешь. Само представление происходило во сне. Показывали всякое разное. Как всё это происходило, бульдог не знал — полицейским строго-настрого запретили посещать подобные заведения. Причиной называли «искажение картины мира» и проистекающую из этого негодность к службе. Один патрульный, правда, сходил — и потом весь вечер вёл себя странно, пытаясь со всеми вести беседы о каких-то отвлечённых предметах. Пришлось прибегнуть к психотерапии — напоить его водкой с бенедиктином.
Раввин задумался, кого бы отправить в это заведение. Самому идти не хотелось, поняш просить — тоже: похоже, оно и впрямь вредно. Арлекин отличался устойчивостью к любым паранормальным воздействия, а тут, похоже, на них-то всё и строилось. Напсибыпытретень мог бы сходить, но увы-увы. Раввин вспомнил бойкого пёсика и вздохнул.
— А бывает ведь яйцо и прискорбное! — попал в тему погонщик.
Собак Карабас нанял из того десятка, с которым уже работал, пытаясь поймать Пьеро. Отобрал тех, кто помнил беглеца. Карабас ничего не забыл. И собирался при возможности как-нибудь проникнуть внутрь немецкой базы. Для того, чтобы сделать её обитателям тепель-тапель. Впрочем, собаки могли понадобиться и в дорожных разборках. Да и при общении с археологами они будут совсем не лишними. Хотя Карабас хотел поговорить с доктором Коллоди без лишней помпы — но мало ли как оно сложится.
Тем временем слонопотам завернул за педобирскую молельню и оказался на углу Горемыкинской и Шумского переулка. Насколько Горемыкинская была забита электоратом — настолько здесь было пусто. Только какая-то куница в платочке и валенках торопливо ковыляла к молельне. Видимо, пришло время вечернего караоке.
Слонопотам поравнялся с переулком — узеньким, каким-то даже игрушечным.
— Неотмирное яйцо, неотсюдное, — бодро пролаял сеттер, — а бывает ведь яйцо и нетру… — тут он поперхнулся.
Из переулка на страшной скорости вылетел волк верхом на зайце.
Всё случилось быстро. Увидев слонопотамий бок и не имея возможности тормознуть, заяц прыгнул. Почти успешно. Если бы не пассажирская корзина, у него бы получилось. Но корзина была высокой. Заяц въебашился в неё и грянулся оземь. Слонопотам воспринял это как нападение, яростно вострубил и начал топтать зайца. Байк только и успел пискнуть «ошибка четы…» и сдох.
Седока же слонопотам ухватил хоботом и с размаху насадил на бивень.
Голову Карабаса заполнило чужой болью и кашей предсмертных мыслей. Потом он почувствовал крайнее удивление — и всё.
Раввин посмотрел на жертву ДТП и узнал её. На него смотрел мёртвыми стеклянными глазами следователь Тамбовский. Теперь уже точно — бывший.
«Вот и встретились» — подумалось раввину.
Тут из переулка выскочили два взмыленных першерона с гориллами на спинах.
— Где он?! — зарычал обезьян покрупнее.
Карабас молча показал рукой на тело, свисающее с бивня, как серая шуба.
Обезьян спешился. Осторожно обошёл опасного зверя — тот всё ещё притоптывал по зайцу, превращая его изящный корпус в хлюпающее красное месиво — и посмотрел на обвисшее тело на бивне.
— Скобейда! — рыкнул он, показывая клыки. — Деф позорный. Бляяя, — добавил он для ясности.
Раввин не стал тратить время на болтовню, а проник под толстый череп гориллы и осмотрелся в нём. Выяснилось, что обезьян является личным охранником некоего Ефима Баренблада. Судя по смазанной картинке в голове громилы, тот был каким-то некрупным парнокопытным. Обезьяна больше интересовали деньги нанимателя. У того их было много. Ещё больше у него было дурных привычек. Волчара поставлял Баренбладу айс и барбитураты. Сегодня он принёс айс разбодяженный, причём аспирином. На аспирин у Ефима была аллергия, запах ацетилсалициловой кислоты он чуял за метр. На претензии покупателя волк ответил хамством и угрозами. Ефим впал в ярость и приказал своим ребятам волка забить на месте. Тот попытался удрать, уповая на скорость байка. Но вот не удрал.
Узнав всё это, Карбас подумал, что этот Ефим — или круглый дурак, или жалкий пленник страстей. Тамбовский, насколько раввин успел его узнать, вернулся бы с друзьями и устроил бы Фиме много всякого интересного
.
