— Ыыыыы… а дежурка у вас где? — не понял бамбук.
— Где — где, — с неудовольствием сказала черепаха. — Вот именно там, где ты подумал. Не беспокойся, там у меня всё чисто. И тепло.
Огромная черепаха начала разворачиваться, гоня волну. Наконец, она повернулась к Буратине тылом и приподняла попу.
Две панцирные пластины со скрипом разошлись, и бамбук увидел дыру. Точнее — дырень. Она была плотно сжата, но размеры её впечатляли.
— Лучше с панциря спустись, — посоветовала черепаха. — Или тебя засунуть? — она приоткрыла пасть, готовясь ухватить доширака за какую-нибудь конечность.
— Нет, я сам, — быстро сказал бамбук. Немного подвигался, разгоняя кровь. Потом прыгнул на панцирь, спустился вниз и повис на руках, цепляясь за броневые плиты, ногами нащупывая край открывшейся дырки.
Черепаха наклонилась сильнее, выставив заднюю часть. Бамбук извернулся и пролез внутрь — ногами вперёд.
Сначала было темно, тесно, воняло чем-то кислым. Потом где-то за спиной загорелся свет. Буратина лежал на животе в очень низком и очень узком тоннельчике с ребристыми розоватыми сводами, которые слегка подрагивали
. Однако тут было тепло. Даже, пожалуй, жарковато. Но замёрзшему бамбуку это понравилось.
Он завозился, чтобы лечь ногами ко входу. Упёрся руками в своды и с усилием на них надавил.
— Эй, не лапай меня, — недовольно сказала Тортилла. — У тебя руки холодные.
Голос шёл откуда-то снизу и отдавал металлом. Видимо, там было какое-то техническое устройство вроде репродуктора.
Буратина неохотно убрал руки и стал осматриваться.
Конец тоннельчика был чуть шире и заканчивался стенкой. Из неё торчала какая-то мясная блямба диаметром с полметра, с рваной дыркой посередине. Над ней болталась лампочка на шнуре. Снизу стояло жестяное ведёрко непонятного назначения.
Прямо над блямбой сверкал странный предмет — жёлтый кружок со вписанной восьмиконечной звездой и буквой «G» в серёдке. Трогать его Буратина побоялся.
— Ну как тебе? — раздался голос черепахи. Шёл он откуда-то снизу и отдавал металлом. Буратина решил, что это какое-то техническое устройство.
— Да ничего вроде. Тепло тут, — сказал он.
— Под шейкой пошарь, — посоветовала Тортилла. — Дежурные там обычно жрачку оставляют.
— Под какой шейкой? — не понял бамбук.
— Шейкой матки, чего ж ещё-то, — недовольно проворчала черепаха. — Ты вообще где находишься?
— А, ну да, — сообразил деревяшкин. В принципе-то устройство этого самого органа он знал на отличненько. Вот только никогда не думал, что когда-нибудь окажется внутри него.
Он протянул руку и поскрёб в складках под блямбой с дыркой. И наткнулся на какой-то предмет. Это оказался брикет комбикорма.
Со счастливым стоном Буратина разорвал обёртку и впился в него зубами.
Пожрав, он почувствовал себя почти счастливым. Он поел, ему было тепло, он лежал на мягком. А главное — впервые за эти дни он чувствовал, что находится в безопасности.
— Ну ты поел? — спросила черепаха. — Крошек только не оставляй. У меня от них там чешется.
Бамбук посмотрел на пол, увидел несколько крошек комбикорма и слизал их — чего уж добру пропадать.
Черепаха издала какой-то непонятный низкий звук, напоминающий урчание.
— Ты тщательнее, — сказала она. — Чувствую, там какая-то соринка завалялась. Зудит — прям не могу.
Буратина немного подумал, по понятиям ли это. Лизать эти места ему приходилось только после неудачного спарринга с самкой, когда та пользовалась правом победителя. Но выбора особого не было.
К счастью, долго ублажать рептилию не пришлось. Через минуту черепаха охнула, лампочка мигнула, шейка матки дёрнулась и вытянулась, чпокнув бамбука по лбу.
— Уффф. Спасидо, — сказала черепаха
. — А, кстати! Ведёрко видишь? Загляни туда.
Буратина заглянул в ведёрко и увидел там ком пиявок. Все они были сонные и едва шевелились.
— Это я родила, — похвасталась Тортилла. — Хочешь, тебе совсем хорошо станет? Возьми пиявку из ведёрка и приложи ко внутренней стороне локтя.
— Ну и чего будет? — спросил Буратина.
— Попробуй, понравится.
Буратина решил не ломаться, достал пиявку и приложил к сгибу. Пиявка как-то очень быстро присосалась к вене и повисла.
Сначала через тело бамбука прошла волна жара, но не болезненного, а сладкого. Эта волна смыла весь холод и усталость. Посветлело в глазах: бамбуку даже показалось, что лампочка засветила ярче. А главное — в голове его наступила какая-то необыкновенная ясность. Не то чтобы он поумнел, зато мозг его стал как прозрачный аквариум, в котором видно каждую мыслишку.
— Ух ты, — сказал бамбук. — Это чего?
— Смесь наркотиков и стимуляторов, — сказала черепаха. — Моя разработка. Сама сделала. То есть сделала-то я пиявок, а они эту смесь вырабатывают.
— А последствия плохие есть? — обеспокоился Буратина. И тут же подумал, до чего же, оказывается, ему легко и удобно думать. Без пиявки он, наверное, тоже обеспокоился бы, но это беспокойство ещё нужно было бы оформить в мысль. Сейчас же он почти видел его — в виде маленькой блестящей рыбки, выглядывающей из-за причудливого коралла воспоминаний об утреннем похмелье.
— Да не особенно, — в глубинах черепахи хмыкнуло. — Отходнячок небольшой. Сначала на хи-хи пробивает, потом в сон клонит. Тут главное — не усугублять. Я вот себе две поставить приказала. Сдуру. Ну это извинительно. Когда я сюда приплыла, то совсем ничего не соображала.
— Как это не соображала? — не понял бамбук.
— Как-как? Каком кверху, — недовольно сказала Тортилла. — Я вообще не люблю думать. Иногда приходится, но в целом — нет. К счастью, я неисправна. У меня в голове поломаны кибридные цепочки. Бо́льшую часть времени я не в себе. Или наоборот — слишком в себе. Зато мне хорошо. Я думаю о прошлом, смотрю старые фильмы, слушаю музыку… мечтаю… а мир окружающий вижу как сквозь тусклое стекло. Ну, опасности всякие чую, но и только. А когда приходится думать на стимуляторах, всё вокруг обретает неприятную чёткость. Я начинаю понимать, какой же вокруг пиздец творится.
— Странно как-то, — сказал Буратина, переворачиваясь на бок: ему так было удобнее. — Все же хотят быть умными.
— Не всегда, — ответила черепаха. — Вот скажи: ты водку пьёшь? И зачем?
Деревяшкин честно подумал.
— Ну да, — сказал он. — Пьяному веселее.
— Вот-вот. А теперь представь, что тебе не нужна водка, а своей дури хватает.
Буратина вспомнил про «момент», но благоразумно попридержал язык.
— Ну и кроме того, — завершила черепаха, — репутация чокнутой бывает очень полезной.
