О второй русскоязычной книжке, найденной на тех же полках, нельзя было сказать даже и этого. Она называлась «Аз необуздан в откровеньях» и была посвящена классической лапландской поэзии. Кот о Лапландии слыхивал, в основном нерадостное: это был какой-то дальний холодный угол, населённый медведями-язычниками. Стихи ему не понравились: они были невнятными и какими-то мрачно-угрозными. «Тобя заКълаша на КолахЪ — таковъ УловЪ калоВърощений…» — морщась, разбирал кот кривые строчки, ощетинившимися высокими Ь и Ъ — «тый КолЪ ТрекорьемЪ во УгълахЪ пытуетъ Жресъла соувъращений…» Рядом был помещён прозаический перевод, из которого Базилио понял то, что доброму христианину внимать подобным виршам вовсе не следует. Пролистав ещё несколько страниц, он окончательно в этом уверился. И книжку засунул на самую дальнюю полку.
Больше читать было нечего. От слова совсем.
1
За эти дни кот буквально извёлся. И было из-за чего.
Алису он больше не видел. Крокозитроп заходил один раз. Сыграл с Базом в шахматы, убедился, что кот — посредственный игрок, и с тех пор интереса к нему не проявлял. Дважды в день появлялся тупорылый рыбон, приносил еду — в основном варёную рыбу — и менял ночной горшок (в туалет кота не водили). Дверь не запиралась, но Базилио не обольщался: каждый раз, когда она открывалась, Базилио мог видеть зловещий блеск «гасилки», укреплённой над ней, и слышать разговоры на посту, каковой находился буквально в двух шагах от него. Попытка прожечь или пробить стену лазерами оказалась тщетной: под панелями оказалось какое-то угольно-чёрное вещество, поглощающее без следа все излучения, кроме тепловых. Оно же препятствовало тому, чтобы рассмотреть что-либо за пределами библиотечной комнаты.
Единственным окном во внешний мир был иллюминатор
. За ним обычно царила скучная подводная тьма. Иногда там показывались щупальца и плавники каких-то глубокоживущих тварей. Смотреть на них было неинтересно, непознавательно.
2
Снова зевнув, Базилио рухнул на койку и попытался заснуть. Ничего не вышло. Попытки считать овец или сосредоточиться на дыхании никакого эффекта не возымели. Тело требовало движения, душа — действия.
Несчастный кот слез с койки и попытался развлечь себя прогулкой — ну то есть ходьбой от койки к полкам и обратно. Толку от этого было нуль, причём каждый новый шаг как бы возводил этот нуль в следующую степень, с неизменно нулевым результатом в итоге. Это было невыносимо.
Базилио поймал себя на мысли, что, может быть, ему было бы комфортнее быть в наручниках, прикованным к трубе. Тогда бы у него была, по крайней мере, внятная задача — освободиться. Он мог бы скоротать время хотя бы перетиранием цепи наручников о трубу: занятие смешное и бесполезное, но всё-таки занятие.
Тогда он протянул руку к полке, зажмурился и вытащил первый попавшийся том, с твёрдым намерением изучить его от корки до корки.
Это оказался пузатый фолиант, в коже и с золотой надписью на корешке — «Eesti Impeeriumi rassilise poliitika alused
». Кот сел на койку и принялся его перелистывать, не пропуская ни единой страницы.
3
Улов был скуден. На странице 34 попалась иллюстрация — какой-то хомосапый с необычайно злобным лицом. На странице 43 обнаружилась красивая таблица с цифрами и процентами. Кот со скуки проверил все суммы и обнаружил ошибку в четвёртом столбце.
Наконец, между 102 и 103 страницами кота поджидала более существенная добыча. Там лежала закладка — клочок бумаги, явно вырванный из какой-то книги. Буквы на этой бумаге были мелкими, но кириллическими.
Кот разгладил бумажку и прочёл:
…лей занялся экспериментами с линзами в середине 1609 года, после того как узнал, что в Голландии была изобретена зрительная труба, применявшаяся для нужд мореплавателей. За полгода работы ему удалось внести в конструкцию ряд критически важных усовершенствований. Первый вариант оптической трубы содержал простую комбинацию положительной линзы (объектива) и отрицательной (окуляра), изобретя тем самым схему «театрального бинокля». Этот инструмент давал лишь трёхкратное увеличение. Не остановившись на этом, он создал две промежуточные схемы. Особенные трудности доставляла шлифовка линз, которую Галилей вынужден был производить собственноручно. К январю 1610 года в его распоряжении был инструмент, дававший тридцатритрёхкратное увеличение. Несмотря на сильнейшие сферические и хроматические аберрации и узость поля зрения, это делало возможным его использование для исследования небесных тел. По этому поводу Галилей написал своему покровителю: «Сегодня я, наконец, оставляю скучные дела земные и предаюсь делам небесным»…
Остальное было аккуратно, по линеечке оторвано. На обратной стороне листка имелось изображение созвездия Весов и круглый след от мокрой чашки.
Кот от нечего делать ещё раз перечитал обрывок. Телескопная тема его не заинтересовала. Но слова о делах небесных вызвали какое-то странное чувство вины, причин которого он никак не мог осознать.
Оно перечитал отрывок раз десять, пока до него, наконец, дошло.
За всё время своего плена ему ни разу не приходило в голову помолиться.
4
Базилио воспитывался в суровой анабаптистской семье
, где без молитвы не вставали, не садились за стол и не ложились в постель. Однако со временем благочестие из кота повыветрилось. Молился он редко и по особым случаям.
Но сейчас, похоже, наступил именно такой случай.
Кот встал перед книжным шкафом (за неимением лучшего), почтительно опустил хвост долу, склонил голову и зашептал:
— Господь мой Иисус Христос, спаситель живых и мёртвых, созданных по воле, образу и подобию Отца твоего, помоги мне
…
Тут Базилио запнулся.
С одной стороны, логично было бы попросить Господа об освобождении из плена, вместе с Алисой. С другой — его отец учил, что негоже просить о несбыточном, так как это ставит просимого в неловкое положение. Ставить в неловкое положение самого Господа благочестивый Баз ни в коем случае не хотел. Однако же его мама говорила, что Господь не любит лицемеров. В этом кот тоже не сомневался: весь его жизненный опыт утверждал, что по-настоящему могущественные существа и в самом деле лицемеров не любят. С четвёртой — думать было некогда, прерывать молитву было крайне неблагочестивым.
Поколебавшись, кот последовал маминым принципам.
— Господи, — взмолился он совершенно искренне — помоги мне выбраться отсюда и спасти лису Алису. И пошли ей исцеление от болезни её. И вообще, Господи, — внезапно решился он, — сделай как-нибудь так, чтобы мы с ней смогли… — он смущённо пропустил несколько слов, надеясь, что Бог сам догадается, — …и жили бы вместе долго и счастливо. Ибо ты ведь добрый и милосердный, Господи, хотя иногда и кажется, будто это не так. Пожалуйста, очень прошу…
Тут произошло нечто, о чём Базилио потом вспоминал неоднократно, и всякий раз — со всевозрастающим недоверием к собственным чувствам и памяти.
