Фауна Дефлоранс. Максимы и моральные размышления. — Серия «Литературные памятники» — Понивилль: Наука, 297 г. о. Х.
23декабря 312 года о. Х. Позднее время
Сurrent mood: аmicable/всех люблю
Сurrent music: Ludwig van Beethoven — Schottische Lieder
— Ш-ш-ш-ш! — сделал утюжок. И над блузочиком поднялось прозрачное облачко пара.
Шушара взяла блузончик за плечики. Посмотрела, обнюхала. Вроде бы всё идеально — или близко к тому. Осторожно отложила в сторону и взялась за юбочку.
День был сегодня ответственный. Точнее, вечер. Господин Тененбойм лично пригласил её на посиделки в учительской. Вообще-то они обычно проводились по пятым числам, но четвёртого Лев Строкофамилович отбыл в Директорию и там застрял надолго. Проводить традиционный корпоратив без завуча — директор Бруевич в подобных увеселениях не участвовал принципиально, блюдя дистанцию — было как-то беспонтово. Так что педагогический коллектив решил перенести мероприятие на конец месяца.
Её пригласили тоже. Впервые за всю её жизнь Шушару куда-то пригласили.
Проглаживая чёрную юбку, специально купленную по такому случаю, Шушара перебирала в уме пункты плана. Его она продумывала с самого утра. В результате она перекалила прут, которым анально воспитывала ленивую тёлку, не сдавшую геометрию, а потом ошиблась с концентрацией кислоты, вводимой в мочевой пузырь хулиганистого енотика, свистнувшего вслед завучу. В результате обоих пришлось госпитализировать. Это была её первая неудача за всё время работы.
Проглаживая юбочку, она повторяла про себя главное. Во-первых, прийти вовремя, но ни в коем случае не первой. Во-вторых, выглядеть скромно. Поменьше говорить, побольше слушать. Со всеми быть любезной. Ни в коем случае не пить — ну, может, немножко шампанского, и всё. Если выпивать всё-таки придётся — ни в коем случае не напиться. Если всё-таки напилась — под любым предлогом покинуть мероприятие, и ни в коем случае ни с кем не флиртовать. Ни с мальчиками, ни с девочками. Если всё-таки флиртовать — то не всерьёз. Если же всё-таки до серьёзного дойдёт — сделать приятное партнёру и этим ограничиться. Если, несмотря на все эти предосторожности, всё-таки случится секс — ни в коем случае не кусаться, даже если очень захочется. Если всё-таки укус…
— Ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-ш-псссфф! — сделал утюг. Запахло палёным.
Опомнившаяся крыса поставила утюг на пол. Придирчиво осмотрела ткань. Ласина предательски блестела, причём на самом неудобном месте.
Шушара от расстройства чувств цапнула гадкую ласину зубами и зашвырнула юбочку в угол. Юбочка была очень стильная.
— Шу, дорогуша, — донеслось от двери, — ты предаёшься неге, когда в тренде расторопность?
— Сейчас, сейчас, Огюст Эмильевич, — заторопилась крыса. — Я юбку сожгла. Теперь не знаю, в чём пойти.
— Скромность — наилучшее из одеяний, и покорность — наипрекраснейшее из украшений, — сказал Вежливый Лось, явно кого-то цитируя. — Не будь надменной, о Шушара, и не ходи, подняв шею и обольщая взорами
, не выступай величавой поступью и не греми цепочками на ногах, ибо…
— Огюст Эмильевич, ну какие у меня цепочки? — вздохнула Шушара. — Мне, пардоньте, жопу прикрыть нечем.
— Если жопа твоя соблазняет тебя, отсеки её
и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не всё тело твоё было ввержено в геенну! — изрёк Викторианский. — Ну или попроси Евдокию Адамовну, она тебе что-нибудь подберёт.
— У Евдокии Адамовны юбки без проушины, — напомнила Шушара. — Она ж бесхвостая.
— Всё-таки спроси, — посоветовал Лось. — У неё буквально горы, горы тряпья! А я, с твоего позволения, пойду вздремну перед пиршеством. Станем есть, пить и веселиться, ибо завтра нам за это ничего не будет
.
Послышался характерный стук рогов о притолоку.
Шушара задумалась. У математички Евдокии Адамовны и в самом деле можно было что-нибудь выпросить на вечер. Правда, она была волчихой, основой позорной, и брать её шмотки было вроде как западло. С другой стороны, в Центре к Евдокии относились с уважением: математику она знала — и вбить эти знания в детские головы умела. С третьей стороны — от большинства её вещей жутко воняло волчьей течкой. Это несчастье случалось с Евдокией Адамовной два раза в год, и каждый раз ей приходилось после этого обновлять гардероб. Со стороны же четвёртой, без юбки блузончик терял всякий смысл. Шушара прикинула все обстоятельства и решилась.
Волчиху пришлось искать довольно долго. В конце концов, крыса наткнулась на неё в раздевалке. Евдокия Адамовна сидела на подоконнике с небольшим зеркалом и озабоченно рассматривала свою промежность.
— Шуша, очень кстати, — обрадовалась она, завидев крысу. — Ты не могла бы посмотреть у меня там? Кажется, у меня опять начинается, а я не разберу: губки набухли или нет?
Шушера посмотрела, понюхала.
— Начинается, — подтвердила она. — Уже пахнет. И слизь пошла.
— Ужасно это некстати, — огорчилась математичка. — Я собиралась в Институт съездить, хвостик себе отрастить. Записалась уже. А теперь не поеду. Хватит с меня правоохранительных органов.
Крыса только плечами пожала. Сказать тут было нечего.
Евдокия Адамовна была из тех, кто предпочитает свой пол. Увы, выделяемые ею во время течки вещества возбуждали не девочек, а мальчиков её основы. Волки, будучи позорниками и живя не по понятиям, считали изнасилование симпатичной девочки делом вполне допустимым. И если с иноосновными они ещё хоть как-то церемонились, то волчиц считали своей собственностью, а уж волчиху в течке — абсолютно законной жертвой. Раньше за такие художества волкам-насильникам отбивали мошонки. Но после того, как волчар и ментов стали набирать в полицейские, всё изменилось к худшему.
В прошлом апреле математичка поехала в город к тётке. Отпрашивалась Евдокия Адамовна на два дня. Вернулась она через неделю, еле живая и без хвоста. Её схватили волки-полицейские, отвезли в участок и там двое суток имели всей стаей. Перед этим ей отрубили хвост, чтобы тот не мешал насиловать. Домочалив волчиху до состояния половой тряпки, её выкинули на улицу. Деньги, документы и одежду волки, разумеется, оставили себе. Евдокия Адамовна кое-как добралась до Аузбухенцентрума, где получила медицинскую помощь — и заодно узнала, что залетела. Медикаментозный аборт сделали за счёт школы, но утешение было так себе. С тех пор волчиха боялась во время течки выходить на улицу.
— Евдокия Адамовна, — решилась Шушара, — я вот зачем. У вас нет юбочки чёрной коротенькой? Я свою утюгом сожгла, а мне сегодня надо одеться прилично…
— Ну не знаю. Хотя — пойдём, я чего-нибудь подберу, — согласилась Евдокия.
«Чего-нибудь» подобралось минут через сорок. Это была изящная чёрная юбка-бокал с узкой проушиной сзади. Волчиха призналась, что собиралась расставить проушину под свой хвостище — уж больно ей понравилась вещь. Но после той истории Евдокия Адамовна перешла на джинсы, так что юбка так и осталась ненадёванной. Шушаре она подошла, что называется, в самую масть.
