— Я с пуделихой познакомился, — принялся сочинять Артемон. — Молодая, душевная, основа общая. Так что решили мы с ней вместе жить. Домик, может, купим… Щеночков заведём…
— Дело хорошее, — кивнула бабирусса благосклонно.
— Но она цирюльника очень хочет, — продолжал Артемон. — Чтоб ножки ей брил и кисточку на хвосте делал. Ну вы понимаете, девочка из бедной семьи. Всю жизнь мечтала ножки побрить красиво… — вздохнул он театрально.
— Ишь ты, ножки… — в голосе бабируссы засквозило завистливое уважение. — Заботитесь, значит, о подруге-то своей. У нас тут народ грубый, самцы так ваще. Врут только складно, а внутре — хуже всякого электората, им от самки только одного надоть. Уж я-то знаю… А у вас вона как… Ножки, значит… Знаешь чего, — решилась она. — Я ща у подруги спрошу. Она в Директорию переезжает, старую прислугу распродаёт за недорого. Может, у неё стригаль есть.
— Очень буду признателен, — пёс и в самом деле был признателен. Он уже отчаялся найти что-то приличное за вменяемые деньги.
— Тася-а-а! — зычно крикнула бабирусса.
Из подсобки выбралась старая пупица цвета мокрого асфальта — с оплывшей физиономией и обвисшим подглоточным мешком.
— Постой здесь, мне сходить надо, — распорядилась бабирусса и скрылась в проходе между павильонами.
— Я тоже отойду, — сказал пёс. — Поссать, — добавил он, дабы не быть понятым превратно.
Рынок выглядел довольно-таки неприглядно. По сути, это был большой огороженный участок, внутри разделённый на ряды. У самого забора торговали копытными и их же нанимали. Услужающих предлагали в серёдке. Кормёжные поддоны брали в правом от ворот углу, где располагалось что-то вроде кухни. Оправляться можно было в помойную яму в противоположном углу. Соблюдалась даже какая-то гигиена: яма была накрыта деревянным щитом и забросана еловыми вениками для отдушки. Что, впрочем, не особенно помогало.
Сколько-нибудь стоящего электората на рынке было хер да нихера. В основном предлагали всякую джигурду, кое-как приведённую к покорности домашними средствами: голодом и побоями. Опытные услужающие тоже попадались, но в основном старые и больные. Пёс приценился было к аисту — швецу и вышивальщику. За него просили всего двадцать. Но честно предупредили, что у аиста что-то напухло под крыльями, так что за долгую службу они не ручаются. Аист и в самом деле выглядел неважно, и пудель пошёл дальше, к поганой яме.
Там стояло несколько очередей к разным дыркам в щите. Самая длинная была конская, самая короткая — из хищников. Артемон пристроился к средней — та, как ему показалось, двигалась быстрее.
Впереди него стоял высокий кролик в шортах и кепке и мял в руках бумажку. Вид у него был задумчивый и несколько неотмирный, что-ли.
— Жопендриллер логопятый, крупным ёбом проебатый, — бормотал он себе под нос, — шалайка слуявая… это что же получается-то, етить твою вздридудыль во все западлюхальца… Казипуля кобелёсая, чтоб ей все гораздоёбы соборно гагуню навздрепещили! — повысил он голос.
Заслушавшийся Артемон — такой кучерявой ругани он доселе не слыхал — машинально сказал «что, простите?»
— Да я же и говорю — прищемульда лыхмопыжая! — сказал кролик, поворачиваясь. — Нет, вы представляете, у них тут нет землекопов! Дебилы блядь эскапузые, чутьчутища членобульдогие! Это… это я не знаю что такое! — признал он, наконец, своё бессилие выразить чувства, им овладевшие. — А, простите, с кем имею честь?
Разговорились. Кролик представился Роджером Веслоу из Директории, начальником группы археологов. Они вели раскопки неподалёку от старой военной базы (пудель несколько напрягся), искали какие-то дохомокостные древности (пудель расслабился), у них обвалился неправильно подкопанный глиняный пласт и задавил жуков-глиноточцев. Роджер приехал сюда в надежде закупиться землекопами, полагая, что уж чего-чего, а такого добра здесь навалом. В этом он жестоко ошибся. На рынке было полно тупорылого электората, кое-как приученного к крестьянскому труду, но профессиональных копальщиков кролик не нашёл — если не считать парочки вомбатов, да и тех, по мнению Веслоу, криволапых. Теперь он раздумывал, потратить ли на них экспедиционные деньги или всё-таки заказать нормальных жуков в Директории. Дилемма состояла в том, что к раскопкам ему хотелось вернуться как можно скорее, а совесть учёного не позволяла пользоваться негодными средствами.
Артемон посочувствовал, поделился своими проблемами. К его удивлению, кролик вник — и сразу дал ценный совет.
— Там в секции «Е», — сказал он, — я видал одну голюку носопукую. Ну такая как бы захухылица старопёржая, сидит там, скрюкопыжилась. Продаёт рака-закройщика и ещё какую-то поебь. Все правда старые как древледрощеры, песок из трощебулок сыплется. Но дело знают. Я сразу вижу, когда дело знают.
Пёс не очень-то понял, кто такая голюка носопукая: о такой основе он доселе не слыхал. Но решил, что сориентируется на месте. Прочие непонятные кроличьи выражения он и вовсе пропустил мимо ушей, а сам, справив нужду, тут же и побежал в секцию «Е», искать нужное.
Нужное нашлось довольно быстро. Загадочная голюка оказалась самой обыкновенной пседропейницей — то есть, попросту говоря, свекловицей, прошитой драценою
. Продавала она портновскую мастерскую в полном составе. История была проста как три сольди: пседропейница служила у местной помещицы, некоей Кутыквы Белавенец, умеревшей при попытке снести слишком крупное яйцо
. Тут же объявился наследница, вошь-поползуха, весьма самоуверенная особа. Первым делом она распорядилась избавиться от челяди и скота — хоть забить, хоть продать, но чтобы на содержание больше не тратиться. Пседропейница решила подзаработать. Портных она предлагала за сто, но было понятно, что торг уместен.
Артемон осмотрел предлагаемый электорат. Закройщиком был угрюмый рак по имени Шепталло. Он выглядел умнее семидесяти пунктов. Хозяйка объяснила, что в электорат его определили за аутизм и ворчливость
. Панцирь у него позеленел от старости, но клешни резали нормально. В паре с нимработала мышь Лизетта — тоже старенькая, желтозубая, но на вид толковая. К ним прилагались серый дятел и жук-рогач, безымянные, глупые, на подхват. После недолгого торга пседропейница отдала всех за шестьдесят соверенов
, и ещё подарила туесок с кормом для рака.
Довольный покупкой, пудель подмахнул стандартный договор купли-продажи, сдал электорат служителю
и понёсся обратно к бабируссе — вдруг действительно удастся купить цирюльника.
На месте уже сидела жирная утка, оживлённо обсуждавшая со свиньёй виды на урожай. Рядом перетаптывались два гуся, один жёлтый, другой фиолетовый, с огромными ножницами на шее. Оранжевый был цирюльником, фиолетовый — укладчиком и эпилятором. Также имелись две коломбины для чесания пяток, мелкий гозман для рассказывания сказок на ночь, и куздра, умеющая делать маникюр, педикюр и завивку на бигудях. В завивке Мальвина не нуждалась, зато у куздры был фен
поняшьего производства — очень старый на вид, но работающий. В придачу шли целых три лекаря: богомол-травник с целым мешком снадобий, жаба-физиотерапевт, а также сова — плешивая, зато с дипломом психоаналитика. После недлинного разговора Артемон узнал, что утка страдала почечуем и недержанием, отчего и завела всю эту медицинскую братию. С почечуем медикусы справились, а вот недержание так и не побороли, так что теперь болящая возлагала все надежды на Директорию с её специалистами по психосоматике
. Пёс всё это послушал, всячески посочувствовал, снова рассказал историю про девушку-пуделиху и бритые ножки, и заполучил всех скопом за сто золотых. Можно было цену и спустить, но пёс понимал, что ему и так фартануло. К тому же на долгие торги не хватало времени: ещё нужно было прикупить всяких вещичек и договориться насчёт перевозки.
