– Ужасно неприятная история! Я очень огорчён.
Артур взглянул на него глазами, ясными, как солнечное утро.
– Вы всегда были добры ко мне, – сказал он. – Вам нечего беспокоиться. Мне ничто не угрожает.
– Послушай, Артур! – Томас дёрнул себя за ус и решил говорить напрямик. – Эта история имеет какое-нибудь отношение к денежным делам?.. Если так, то я…
– К денежным делам? Нет, конечно. При чём тут…
– Значит, политика? Я так и думал. Ну что же делать… Не падай духом и не обращай внимания на Джули, ты ведь знаешь, какой у неё язык. Так вот, если нужна будет моя помощь – деньги или ещё что-нибудь, – дай мне знать. Хорошо?
Артур молча протянул ему руку, и Томас вышел, стараясь придать своему тупому лицу как можно более равнодушное выражение.
Тем временем жандармы закончили обыск, и офицер предложил Артуру надеть пальто. Артур хотел уже выйти из комнаты и вдруг остановился на пороге: ему было тяжело прощаться с молельней матери в присутствии жандармов.
– Вы не могли бы выйти на минуту? – спросил он. – Убежать я всё равно не могу, а прятать мне нечего.
– К сожалению, арестованных запрещено оставлять одних.
– Хорошо, пусть так.
Он вошёл в альков, преклонил колена и, поцеловав распятие, прошептал:
– Господи, дай мне силы быть верным до конца!
Офицер стоял у стола и рассматривал портрет Монтанелли.
– Это ваш родственник? – спросил он.
– Нет, это мой духовный отец, новый епископ Бризигеллы.
На лестнице его ожидали слуги-итальянцы, встревоженные и опечаленные. Артура, как и его мать, любили в доме, и теперь слуги теснились вокруг него, горестно целовали ему руки и платье. Джиан Баттиста стоял тут же, роняя слезы на седые усы. Никто из Бертонов не пришёл проститься. Их равнодушие ещё более подчёркивало преданность и любовь слуг, и Артур едва не заплакал, пожимая протянутые ему руки:
– Прощай, Джиан Баттиста, поцелуй своих малышей! Прощайте, Тереза! Молитесь за меня, и да хранит вас бог! Прощайте, прощайте…
Он быстро сбежал с лестницы.
Прошла минута, и карета отъехала, провожаемая маленькой группой безмолвных мужчин и рыдающих женщин.
Глава VI
Артур был заключён в огромную средневековую крепость, стоявшую у самой гавани. Тюремная жизнь оказалась довольно сносной. Камера у Артура была сырая, тёмная, но он вырос в старом особняке на Виа-Борра, и, следовательно, духота, смрад и крысы были ему не в диковинку. Кормили в тюрьме скудно и плохо, но Джеймс вскоре добился разрешения посылать брату всё необходимое из дома. Артура держали в одиночной камере, и хотя надзор был не так строг, как он ожидал, всё-таки узнать причину своего ареста ему так и не удалось. Тем не менее его не покидало то душевное спокойствие, с каким он вошёл в крепость. Ему не разрешали читать, и всё время он проводил в молитве и благочестивых размышлениях, терпеливо ожидая дальнейших событий.
Однажды утром часовой отпер дверь камеры и сказал:
– Пожалуйте!
После двух-трех вопросов, на которые был только один ответ: «Разговаривать воспрещается», Артур покорился и пошёл за солдатом по лабиринту пропитанных сыростью дворов, коридоров и лестниц. Наконец его ввели в большую светлую комнату, где за длинным столом, заваленным бумагами, лениво переговариваясь, сидели трое военных. Когда он вошёл, они сейчас же Приняли важный, деловой вид, и старший из них, уже пожилой щеголеватый полковник с седыми бакенбардами, указал ему на стул по другую сторону стола и приступил к предварительному допросу.
Артур ожидал угроз, оскорблений, брани и приготовился отвечать с выдержкой и достоинством. Но ему пришлось приятно разочароваться. Полковник держался чопорно, по-казённому сухо, но с безукоризненной вежливостью. Последовали обычные вопросы: имя, возраст, национальность, общественное положение; ответы записывались один за другим.
Артур уже начал чувствовать скуку и нетерпение, как вдруг полковник сказал:
– Ну, а теперь, мистер Бёртон, что вам известно о «Молодой Италии»?
– Мне известно, что это политическое общество, которое издаёт газету в Марселе и распространяет её в Италии с целью подготовить народ к восстанию и изгнать австрийскую армию из пределов страны.
– Вы читали эту газету?
– Да. Я интересовался этим вопросом.
– А когда вы читали её, приходило ли вам в голову, что вы совершаете противозаконный акт?
– Конечно.
– Где вы достали экземпляры, найденные в вашей комнате?
– Этого я не могу вам сказать.
– Мистер Бёртон, здесь нельзя говорить «не могу». Вы обязаны отвечать на все мои вопросы.
– В таком случае – не хочу, поскольку «не могу» вам не нравится.
– Если вы будете говорить со мной таким тоном, вам придётся пожалеть об этом, – заметил полковник.
Не дождавшись ответа, он продолжал:
– Могу ещё прибавить, что, по имеющимся у нас сведениям, ваша связь с этим обществом была гораздо ближе – она заключалась не только в чтении запрещённой литературы. Вам же будет лучше, если вы откровенно сознаётесь во всём. Так или иначе, мы узнаем правду, и вы убедитесь, что выгораживать себя и запираться бесполезно.
– У меня нет никакого желания выгораживать себя. Что вы хотите знать?
– Прежде всего скажите, каким образом вы, иностранец, могли впутаться в подобного рода дела?
– Я много думал об этих вопросах, много читал и пришёл к определённым выводам.
– Кто убедил вас присоединиться к этому обществу?
– Никто. Это было моим личным желанием.
– Вы меня дурачите! – резко сказал полковник. Терпение, очевидно, начинало изменять ему. – К политическим обществам не присоединяются без влияния со стороны. Кому вы говорили о том, что хотите стать членом этой организации?
Молчание.
– Будьте любезны ответить.
– На такие вопросы я не стану отвечать.
В голосе Артура послышались угрюмые нотки. Какое-то странное раздражение овладело им. Он уже знал об арестах, произведённых в Ливорно и Пизе, хотя и не представлял себе истинных масштабов разгрома. Но и того, что дошло до него, было достаточно, чтобы вызвать в нём лихорадочную тревогу за участь Джеммы и остальных друзей.
Притворная вежливость офицера, этот словесный турнир, эта скучная игра в коварные вопросы и уклончивые ответы беспокоили и злили его, а тяжёлые шаги часового за дверью действовали ему на нервы.
– Между прочим, когда вы виделись в последний раз с Джиованни Боллой? – вдруг спросил полковник. – Перед вашим отъездом из Пизы?
– Это имя мне не знакомо.
