– Всё-таки не понимаю, как они согласились! И особенно Вильямс – на него я просто не рассчитывала.
– Да, сначала он отказался наотрез, но не из страха, а потому, что считал все предприятие «неделовым». Но мне удалось переубедить его… А теперь займёмся деталями.
Когда Овод вернулся домой, солнце уже зашло, и в наступивших сумерках цветы японской айвы тёмными пятнами выступали на садовой стене. Он сорвал несколько веточек и понёс их в дом. У него в кабинете сидела Зита. Она кинулась ему навстречу со словами:
– Феличе! Я думала, ты никогда не вернёшься!
Первым побуждением Овода было спросить её, зачем она сюда пожаловала, однако, вспомнив, что они не виделись три недели, он протянул ей руку и холодно сказал:
– Здравствуй, Зита! Ну, как ты поживаешь?
Она подставила ему лицо для поцелуя, но он, словно не заметив этого, прошёл мимо неё и взял вазу со стола. В ту же минуту дверь позади распахнулась настежь – Шайтан ворвался в кабинет и запрыгал вокруг хозяина, лаем, визгом и бурными ласками выражая ему свою радость. Овод оставил цветы и нагнулся к собаке:
– Здравствуй, Шайтан, здравствуй, старик! Да, да, это я. Ну, дай лапу!
Зита сразу помрачнела.
– Будем обедать? – сухо спросила она. – Я велела накрыть у себя – ведь ты писал, что вернёшься сегодня вечером.
Овод быстро поднял голову:
– П-прости, бога ради! Но ты напрасно ждала меня. Сейчас, я только переоденусь. Поставь, п-пожалуйста, цветы в воду.
Когда Овод вошёл в столовую, Зита стояла перед зеркалом и прикалывала ветку айвы к корсажу. Решив, видимо, сменить гнев на милость, она протянула ему маленький букетик красных цветов:
– Вот тебе бутоньерка. Дай я приколю.
За обедом Овод старался изо всех сил быть любезным и весело болтал о разных пустяках. Зита отвечала ему сияющими улыбками. Её радость смущала Овода. У Зиты была своя жизнь, свой круг друзей и знакомых – он привык к этому, и до сих пор ему не приходило в голову, что она может скучать по нём. А ей, видно, было тоскливо одной, если её так взволновала их встреча.
– Давай пить кофе на террасе, – предложила Зита. – Вечер такой тёплый!
– Хорошо! Гитару взять? Может, ты споёшь мне?
Зита так и просияла. Овод был строгий ценитель и не часто просил её петь.
На террасе вдоль всей стены шла широкая деревянная скамья. Овод устроился в углу, откуда открывался прекрасный вид на горы, а Зита села на перила, поставила ноги на скамью и прислонилась к колонне, поддерживающей крышу. Живописный пейзаж не трогал её – она предпочитала смотреть на Овода.
– Дай мне папиросу. Я ни разу не курила с тех пор, как ты уехал.
– Гениальная идея! Для полного б-блаженства не хватает только папиросы.
Зита наклонилась и внимательно посмотрела на него:
– Тебе правда хорошо сейчас?
Овод высоко поднял свои тонкие брови:
– Ты в этом сомневаешься? Я сытно пообедал, любуюсь видом, прекраснее которого, пожалуй, нет во всей Европе, а сейчас меня угостят кофе и венгерской народной песней. Кроме того, совесть моя спокойна, пищеварение в порядке. Что ещё нужно человеку?
– А я знаю – что!
– Что?
– Вот, лови! – Она бросила ему на колени маленькую коробку.
– Ж-жареный миндаль! Почему же ты не сказала раньше, пока я ещё не закурил?
– Глупый! Покуришь, а потом примешься за лакомство… А вот и кофе!
Овод с сосредоточенным видом грыз миндаль, прихлёбывал маленькими глотками кофе и наслаждался, точно кошка, лакающая сливки.
– Как п-приятно пить настоящий кофе после той б-бурды, которую подают в Ливорно! – протянул он своим мурлыкающим голосом.
– Вот и посидел бы подольше дома.
– Долго не усидишь. Завтра я опять уезжаю.
Улыбка замерла у Зиты на губах:
– Завтра?.. Зачем? Куда?
– Да так… в два-три места. По делам.
Посоветовавшись с Джеммой, он решил сам съездить в Апеннины и условиться с контрабандистами о перевозке оружия. Переход границы Папской области грозил ему серьёзной опасностью, но от его поездки зависел успех всей операции.
– Вечно одно и то же! – чуть слышно вздохнула Зита. А вслух спросила: – И это надолго?
– Нет, недели на две, на три.
– Те же самые дела? – вдруг спросила она.
– Какие «те же самые»?
– Да те, из-за которых ты когда-нибудь сломаешь себе шею. Политика?
– Да, это имеет некоторое отношение к п-политике.
Зита швырнула папиросу в сад.
– Ты меня не проведёшь, – сказала она. – Я знаю, эта поездка опасная.
– Да, я отправлюсь п-прямо в ад кромешный, – лениво протянул Овод. – У тебя, вероятно, есть там друзья, которым ты хочешь послать в подарок веточки плюща? Только не обрывай его весь.
Зита рванула с колонны целую плеть и в сердцах бросила её на пол.
– Поездка опасная, – повторила она, – а ты даже не считаешь нужным чётно сказать мне все как есть. По-твоему, со мной можно только шутить и дурачиться! Тебе, может быть, грозит виселица, а ты молчишь! Политика, вечная политика! Как мне это надоело!
– И мне т-тоже, – проговорил Овод сквозь зевоту. – Поэтому давай побеседуем о чем-нибудь другом. Или, может быть, ты споёшь?
– Хорошо. Дай гитару. Что тебе спеть?
– «Балладу о коне». Это твой коронный номер.
Зита запела старинную венгерскую песню о человеке, который лишился сначала своего коня, потом крыши над головой, потом возлюбленной и утешал себя тем, что «больше горя принесла нам битва на Мохачском поле
[78]
». Это была любимая песня Овода. Её суровая мелодия и горькое мужество припева трогали его так, как не трогала сентиментальная музыка.
Зита была в голосе. Звуки лились из её уст – чистые, полные силы и горячей жажды жизни. Итальянские и славянские песни не удавались ей, немецкие и подавно, а венгерские она пела мастерски.
Овод слушал, затаив дыхание, широко раскрыв глаза. Так хорошо Зита ещё никогда не пела. И вдруг на последних словах голос её дрогнул:
Ну так что же! Больше горя принесла нам…
Она всхлипнула и спрятала лицо в густой завесе плюща.
– Зита! – Овод взял у неё гитару. – Что с тобой?
Но она всхлипнула ещё громче и закрыла лицо ладонями. Он тронул её за плечо:
– Ну, что случилось?
