Как правило, материалы чтений таких встреч собирают в книгу, и глава Ады имела помпезное название «Прорыв в кристаллографии рибосом». Мне казалось, что уместнее было бы написать «Провал». Как минимум отчасти ее аргументация была ошибочна – в том, что касалось расположения молекул в кристаллической решетке, а знания о таком расположении являются необходимым условием для расчета фаз и вычисления структуры. На тот момент мы этого не знали, но сейчас мне видится, что именно из-за этой ошибки карты Ады получились неинформативными.
Я покидал эту встречу с мыслью, что могу не просто внести вклад в общее дело, но и совершить следующий настоящий прорыв. Я даже не осознавал, что Питер и Гарри думали о себе то же самое. Мы ни словом не обмолвились друг другу об этом во время встречи, но каждый из нас, вернувшись домой, приступил к исследованию того или иного аспекта кристаллографии рибосом. Ситуация напоминала вводную сцену из фильма «Этот безумный, безумный, безумный мир», где сразу после автомобильной аварии старик рассказывает группе собравшихся незнакомцев, что зарыл в парке свой навар с ограбления. Все они делают вид, как будто не поверили ему, но почти сразу сломя голову пускаются на поиски, чтобы опередить других.
Все мои сомнения по поводу подхода к проблеме были развеяны год спустя, после встречи Международного союза кристаллографии в Сиэтле. Меня позвали сделать доклад на основе моей работы по выявлению фаз MAD-методом. Тогда меня впервые пригласили выступить на международной встрече по кристаллографии, и, естественно, я был польщен, но также я хотел видеть Аду. Широко обсуждалось, что теперь у нее в распоряжении есть кристаллы целой рибосомы с разрешением до 2 ангстрем.
Я немного волновался, представляя, каково будет выступать перед собранием «настоящих» кристаллографов. Эти люди, в сущности, разработали метод, а я всего лишь пользовался им. К счастью, мое выступление прошло достаточно хорошо. Выступление Ады было назначено на утреннее заседание в понедельник, называвшееся «Макромолекулярные сборки»; там читался ряд захватывающих лекций о крупных и нетривиальных структурах. Его возглавлял Вим Хол, известный голландский ученый. Каждому докладчику выделили по 20–25 минут плюс примерно пять минут для ответов на вопросы. Основные обязанности ведущего были таковы: следить, чтобы докладчики укладывались во время, а вопросы не шли только от одного-двух человек.
Вначале Ада кратко напомнила об этапах своей деятельности, а затем описала полученные ею новые кристаллы целой рибосомы. Она подробно остановилась на том, как характеризовала их, и упомянула, что достигла разрешения до 2 ангстрем. Предъявленный ею дифракционный узор был потрясающим, во все стороны рассыпано множество пятен до самых краев фотографии. Мы просто не могли усидеть на месте, ожидая рассказа о том, что же она дальше с ними делала.
Большую часть своей лекции она описывала, как пыталась и далее характеризовать их, пока не огорошила нас анти-кульминацией: оказалось, что это не рибосомы, а посторонняя примесь – белок-энолаза! К тому моменту она уже с верхом исчерпала отведенный ей лимит времени, но Вим Хол не смог ее остановить. Она перешла к описанию реального прогресса, которого ей удалось достичь с кристаллами рибосом. Насколько мы могли судить, едва ли она вообще чего-то достигла с момента прошлогодней встречи в Виктории.
К тому моменту, когда она закончила, график конференции уже был сорван более чем на полчаса. Это вышло боком для Пола Сиглера из Йеля. Пол был настоящим научным гигантом. Он также начинал карьеру в LMB и за годы работы расшифровал множество очень важных структур, став одним из наиболее выдающихся структурных биологов своего поколения. Он был резким и уверенным человеком, славился своим горячим нравом и за словом в карман не лез. Как-то раз он разбил стеклянную панель в ксероксе, в гневе грохнув по ней рукой, в другой раз расколошматил выдвижной ящик стола. Однако он пользовался всеобщим уважением и восхищением.
Пола специально поставили в самый хвост заседания, чтобы он выступил замыкающим, так как в его лаборатории незадолго до того расшифровали структуру GroEL – крупного белкового комплекса, способствующего правильной свертке новоиспеченных белков после их выхода из рибосомы. Когда он поднялся на кафедру для выступления, кто-то из распорядителей подошел и сказал: «Сэр, пожалуйста, закругляйтесь и отойдите поскорее. У нас тут через несколько минут нобелевский лауреат выступать будет». Пол был взбешен. Нобелевским лауреатом оказался Ганс Дайзенгофер, который получил премию после нашей прогулки во время курсов кристаллографии. Всем нам нравился Дайзенгофер, но никто из нас не считал, что его выступление хоть чуточку ценнее лекции Пола.
У всех на устах на той конференции было имя Тома Стейца, широко известного кристаллографа и коллеги Питера Мура по Йелю, который вместе с Питером когда-то начинал исследовать структуру рибосомы. Сначала Том поступил в Университет Лоуренса в родном штате Висконсин, затем учился в аспирантуре Гарварда под руководством Билла Липскомба, знаменитого химика, бывшего одним из первых американских специалистов по кристаллографии белков. Там он повстречал свою будущую жену Джоан, которая занималась исследованием рибосом в лаборатории Джима Уотсона.
Сегодня Джоан – одна из ведущих биологов-молекулярщиков в мире. Сначала она попыталась поработать над кандидатской в Гарварде под руководством одного известного цитобиолога, но он отказал ей под предлогом: «Вы же дама. Что делать, если вы выйдете замуж и заведете детей?» Она едва смогла сдержаться и разрыдалась, как только вышла из его кабинета. К счастью, Уотсон без колебаний взял ее на работу к себе в лабораторию, и было это в один из самых интересных периодов на заре исследования рибосом.
Том и Джоан отправились в LMB в постдокторантуру – общее место для многих персонажей этой книги. Том стал работать над химотрипсином с известным кристаллографом Дэвидом Блоу. Химотрипсин – это протеаза или фермент, разрезающий белки. А путь Джоан в LMB оказался тернистым. Уотсон написал Крику, попросив того подыскать место для Джоан, но, когда та прибыла в лабораторию, Крик ответил ей, что в настоящий момент мест нет и она может провести время за библиотечными исследованиями. К счастью, Марк Бретчер уступил ей часть своего рабочего места, и Джоан начала путь к исключительно важному открытию: как рибосомы правильно выбирают стартовую позицию на мРНК. В академической среде многие важные контакты совершаются в обеденное время за Высоким столом – так в разных колледжах называется длинный обеденный стол на подиуме, где имеют право питаться лишь преподаватели, отличившиеся студенты и гости. Марк считал, что работы действительно уже невпроворот, раз в штат начали принимать женщин (существовали отдельные женские колледжи, например Гёртон или Ньюнгем), и предложил Джоан в качестве члена колледжа Гонвилл и Киз, где работал сам. Впервые женщина получила привилегию обедать за Высоким столом, не будучи гостьей.
К концу постдокторантуры Том получил предложение работать в Беркли, но на пути домой они с Джоан прошли собеседования в Принстоне и Йеле, оба – успешно. Том рассказывал: «Приехав в Беркли, я положил четыре письма на стол заведующего кафедрой биохимии и спросил, есть ли возможность найти для Джоан работу в Беркли. Он посмотрел на письма, потом на меня и сказал: “Она женщина. Женщины не руководят собственными лабораториями, они работают в лабораториях мужей”. Тогда мы отправились в Йель».
