Затем была моя очередь. Для начала я рассказал, что нам удалось получить кристаллы субъединицы 30S, которые давали хорошую дифракцию, не требуя при этом стабилизации в каких-либо соединениях; нужно было лишь тщательно очищать вещество и удалять белковый компонент, который только частично связывался с молекулой; поэтому субъединицы 30S получались однородными. Потом я описал наш прогресс в получении карт, которые имеют смысл. Я упомянул, что, когда позволил Брайану попробовать интерпретировать эти карты, эффект был такой, как если вручить подростку ключи от «феррари» – позже эту ремарку процитировали в Science, а мама Брайана называла его «феррари-мальчик». Я видел, что в переднем ряду сидит Гарри, и эти слова подобрал в том числе и потому, что знал его страсть к «феррари». Наконец, я рассказал о том, как Брайан выяснил строение целого домена. После моего выступления воцарилась полная тишина, пока Андерс Лильяс, возглавлявший это заседание и, должно быть, огорошенный нашим неожиданным прорывом, не спросил, как долго мы над этим работали. Ада спросила, как мы получили фазы структуры. Я не хотел об этом распространяться, поскольку структуры были еще не готовы, но в общих чертах описал ей метод с применением кластеров тяжелых атомов и других соединений, которыми мы пользовались. Такая неразговорчивость отдавала дурацкой паранойей, тем более что Джейми уже публично объявил об использовании точно такой стратегии, что и у нас. Однако сложно самому себе вправить мозги, а я до тех самых пор считал себя догоняющим. Поступило еще несколько вопросов, потом все закончилось. Мы не только наверстали отставание в этой гонке, но и на текущий момент выстроили более значительную часть рибосомы, нежели какая-либо другая группа.
В комнате поднялся настоящий гул, когда люди принялись оживленно беседовать по пути на обед. Всем сразу стало ясно, что сорок лет спустя сфера исследования рибосом вот-вот качественно изменится. Многие хвалили нас за нашу работу, Том также высказал поздравления, но казался немного разочарованным, что я совсем ничего не выдал, хотя бы непосредственно перед лекцией. Питер явно гордился своим воспитанником. Гарри выглядел глубоко погруженным в свои мысли, а также явно удивленным нашему возникновению буквально из ниоткуда.
Не все оказались довольны. Многие биохимики, пытавшиеся получить структуру рибосомы только биохимическими средствами, вдруг осознали, что их методы устарели. Ричард Браймаком, который, как и Гарри, был одним из биохимиков-рибосомщиков, построил карьеру в Институте Виттманна и заинтересовался проблемой трансляции еще в 1960-е, когда вместе с Маршаллом Ниренбергом исследовал генетический код. Он попробовал совместить биохимические данные, кропотливо собранные им, Гарри и другими, с примерной информацией о соседстве определенных белков с определенными элементами РНК на «пузырьковых» снимках с низким разрешением, полученных при помощи электронного микроскопа. Карты, которыми он пользовался, были получены соперником Иоахима Франка, Марином ван Хилом. Данные были неточны, картинки – недостаточно детализированы, но какое-то время казалось, что это единственный способ получить молекулярную модель рибосомы. Странно, что Браймаком ближе подобрался к цели, работая со сравнительно крупной и гораздо более сложной субъединицей 50S, а не с 30S. Вероятно, ему было непросто делать одно из последующих выступлений на той конференции.
Питер Мур явно чувствовал нервозность, одолевавшую многих, кто собрался его послушать. В заключительных ремарках, которые хорошо это передали, он попытался их успокоить, процитировав Черчилля: «Это еще не конец. Это даже не начало конца, но, возможно, это конец начала». Определенно, для тех биохимиков, кто уделял основное внимание устройству рибосомы, а не ее внешнему виду, эти слова были правдой.
Наверняка непросто было и Аде, которая приступила к кристаллографическим исследованиям примерно двумя десятилетиями ранее, а теперь наблюдала, как другие обгоняют ее. От нескольких участников конференции я слышал, что она, мягко говоря, недоброжелательно высказывалась о Томе и обо мне. Поэтому, когда пришло время написать в книге об этой конференции, я счел уместным начать с описания успехов Ады, которые позволили проторить путь к последующим открытиям. Но даже если я наивно верил, что такой реверанс задобрит Аду и вокруг воцарится мир и благожелательность, то вскоре мне предстояло разочароваться. В следующие пару лет нас ожидала яростная конкуренция.
Какими бы захватывающими ни казались результаты, достигнутые к тому моменту йельской группой и нашей, это были всего лишь отчеты о ходе работ, а круг возможностей, открывавшихся благодаря нашим картам, был ограничен. Можно было поместить на карту белок с изученной структурой, но нельзя воссоздать участки рибосомы, о которых известно мало. Когда мы продемонстрировали, что кристаллография действительно работает, началась открытая гонка: кто первый добьется разрешения лучше 3,5 ангстрем, а затем выстроит полные атомные модели каждой из субъединиц.
Питеру это казалось неизбежным. На конференции я пообщался с Дитлевом Бродерсеном, согласившимся работать в моей лаборатории. Я познакомил его с Питером и сообщил, что Дитлев поступает ко мне в лабораторию в качестве пост-дока. Питер слегка иронически спросил его, насколько уверенно он обращается с RIBBONS – лучшей программой для показа структур белков и РНК. Шутка его заключалась в том, что структура будет выстроена настолько быстро, что Дитлеву только и останется – рисовать иллюстрации на бумаге. К сожалению, все вышло не так просто, хотя Дитлев и показал себя мастером на все руки, в том числе и по обращению с RIBBONS.
Глава 12
Вскочить в последний вагон
Мы с Брайаном вернулись из Дании в эйфории. Вскоре после этого в Америке состоялась конференция по нуклеиновым кислотам. Там не было ни меня, ни кого-либо из йельской группы, а Гарри был. Брайан, отправившийся на это мероприятие, чтобы рассказать о нашей работе, дал мне занимательный отчет об обстановке.
Гарри изрядно любил лесть. Уже много говорили о том, что он неизбежно получит Нобелевскую премию за рибосомы. Одна девушка на конференции спросила Гарри, возьмет ли он ее с собой в Стокгольм, и попросила расписаться на ее значке делегата. За обедом Гарри изрек: «Проблема Венки в том, что он недостаточно долго этим занимается». Долго для чего? Чтобы считаться одним из лидеров? Я работал над рибосомами с самой постдокторантуры, то есть к тому моменту уже более двадцати лет. Было ясно, что еще до фактической расшифровки структуры был взят курс на то, чтобы сделать эту гонку токсичной.
Наш материал, отправленный в Nature, как обычно, передали троим анонимным рецензентам. Одним из них оказался Стив Харрисон, восхитившийся рукописью настолько, что не просто дал нам подробные рекомендации о том, как ее улучшить, но и раскрыл свое имя. Некоторые из его комментариев были слегка менторскими; например, он зачеркнул тот абзац, в котором мы описывали причины нашего прорыва, и сказал: «Не хвастайтесь!» Возможно, у нас началось небольшое головокружение от успехов.
На датской конференции поползли слухи, что мы уже отправили в Nature статью с нашими результатами. Как я и предполагал, из-за этого в других лабораториях началась суматоха: все стремились опубликовать отчеты о своих работах примерно в те же сроки. Вскоре после этого йельская группа отправила все в тот же Nature статью о работе над 50S, и журнал придержал нашу, чтобы оба материала вышли вместе. Хотя поначалу меня раздражало, что нас лишили особого места под солнцем, сейчас же я признаю, что статьи отлично дополнили друг друга. Они произвели своеобразный всплеск: новостные репортажи о них появились сразу в нескольких журналах.
