Когда я только начинал работу над 30S, меня в основном интересовала именно скорость: как сделать это побыстрее, чтобы не проиграть в гонке. В моей карьере к тому моменту не было ровно ни одной премии, но, когда вокруг заговорили о рибосоме как о теме, тянущей на большую премию, становилось сложно сохранять бесстрастие. Я начал волноваться о том, насколько существенен мой вклад и не будут ли меня воспринимать скорее прихлебателем, нежели первопроходцем. Так что, какие бы сомнения меня ни одолевали, в ближайшие несколько лет я также оказался вовлечен в политическую составляющую рибосомных исследований.
Глава 16
Рибосомное ралли
Вскоре после того как в конце лета 2000 года были выяснены атомные структуры, я старался уклоняться от выступлений, поскольку мы все еще пытались выяснить, как именно в 30S организовано точное считывание генетического кода. Однако я откликнулся на приглашение от NIH вместе с Питером и Адой и прочитал лекцию. Практически никого не удивило, что Ада говорила долго, и к моменту моего выхода время симпозиума подошло к концу. К счастью, организаторы были так любезны, что позволили мне выступить, и я не пострадал, в отличие от Пола Сиглера в Сиэтле.
После лекции в NIH я отправился в Колд-Спринг-Харбор, где меня попросили выступить в рамках курса по кристаллографии, который я когда-то изучал. В аэропорту я стоял в очереди на регистрацию и вдруг заметил, что в нескольких шагах от меня стоит сам Джим Уотсон. Я представился, и мы провели весь полет до Нью-Йорка в беседе. Ни с того ни с сего он отметил, что мне стоит забыть о премии, так как в конкуренции с людьми из Йеля, калифорнийским парнем и израильтянкой, больше никому места не остается. На следующий день Уотсон зашел ко мне на лекцию – по свидетельству организаторов курса, такое бывало достаточно редко. Предполагаю, что он хотел ко мне присмотреться.
Его замечание выглядело странно, ведь оставалось провести еще массу исследований, чтобы продемонстрировать работу рибосомы, и только время показало бы, чей вклад важнее. Поэтому я вскоре забыл об этом.
Как же я ошибался! В конце 2000 года, всего через несколько месяцев после публикации атомных структур двух субъединиц, Гарри, Том и Питер были удостоены Премии Розенстила от Университета Брандайса за демонстрацию того, что образование пептидных связей в рибосоме катализируется РНК. Хотя это действительно было серьезное открытие, рибосома была важна далеко не только потому, что является рибозимом: полимеразы, участвующие в репликации ДНК или синтеза с мРНК, пусть даже это и просто белки, намного важнее. Поэтому я не удивлюсь, если жюри сначала отдало предпочтение троим ученым, а потом сформулировало обоснование премии так, чтобы исключить остальных.
Когда я рассказал об этом Ричарду Хендерсону (ранее удостоенному Премии Розенстила), он сказал, что, безотносительно каких-либо соображений о премиях я должен активнее принимать приглашения на конференции и лекции, чтобы шире рассказывать о проделанной нами работе, в первую очередь для того, чтобы получить за нее признание. Древнее искусство повествования отлично подходит для распространения научных идей. Часто ученые слишком заняты, чтобы читать статьи, не относящиеся к их дисциплине (сегодня они даже в своей дисциплине не все успевают читать), и хорошо усваивают информацию, непосредственно слушая авторов этих статей.
Спустя несколько месяцев меня вновь пригласили выступить в лаборатории Колд-Спринг-Харбор. Ежегодно эта лаборатория организует крупную конференцию по той теме, которая, на взгляд организаторов, приближается к прорыву. По результатам таких симпозиумов выходят книги, похожие на летопись знаковых событий. В 2001 году такая конференция была посвящена рибосомам. Только я успел искренне обрадоваться приглашению, как вслед за ним пришло еще более интересное.
На каждом симпозиуме предусмотрены две особые лекции длительностью примерно по часу, а не по пятнадцать-двадцать пять минут. Одна из таких лекций рассчитана на участников конференции, и обычно на ней кто-то из ведущих представителей дисциплины излагает подробный обзор своей работы. Другая такая лекция, воскресная, – общедоступная, на ней присутствуют как участники конференции, так и все желающие, живущие поблизости от Колд-Спринг-Харбор. Я удивился, когда у меня поинтересовались, не хочу ли я дополнительно к моей специализированной лекции провести мемориальную лекцию Доркас Каммингс. На эту роль выбрали меня, потому что в тот период лишь я один из представителей всех групп опубликовал небольшую статью о структурах антибиотиков, связывающихся с рибосомой. Организаторы сочли этот материал интересным широкой публике.
Когда мы с Дитлевом, Эндрю и Джеймсом приземлились в аэропорту имени Дж. Ф. Кеннеди, мы немало удивились и изумились, узнав, что лаборатория Колд-Спринг-Харбор прислала за нами лимузин. Мы с Томом выступили с нашими лекциями о структурах в вечер, открывавший конференцию. Ада выступала на следующий день, и Дон Каспар, руководитель ее секции, желая напомнить аудитории о ее заслугах, подчеркнул, как ее первые работы по кристаллизации помогли проложить путь к последующим прорывам. Ада объявила, что у нее есть кристалл 50S новой формы от бактерии, «совместимой с E. coli». Она сказала, что Haloarcula marismortuii относится к археям, царству живых организмов, отделившихся от бактерий на очень раннем этапе эволюции, и выращивалась в сильносоленом растворе. По мнению Ады, этот организм не подходил для изучения антибиотиков, направленных против бактерий: то есть она выступила против кристаллов 50S от Haloarcula, которые сама открыла и с которыми работала йельская группа. В результате Ада на несколько следующих лет сосредоточилась на работе со своими новыми кристаллами 50S. У меня отлегло, что больше не придется постоянно спорить и соперничать с ней по поводу субъединицы 30S. Шутливо я сказал Тому, что теперь уже ему нужно заключать сделки с Адой, и, перефразируя Киплинга, она перестала быть «бременем смуглого человека». И я угадал: на протяжении ближайшего десятилетия Ада и Том спорили о деталях субъединицы 50S и, в частности, о структурах связывающихся с нею антибиотиков.
Пару дней спустя Гарри выступил с первой из двух лекций для участников. Представил его Уиншип Херр, бывший студент Гарри, к тому моменту работавший старшим научным сотрудником в Колд-Спринг-Харбор. Херр удостоил Гарри самого внимательного представления из всех, что мне доводилось слышать, сказав, что никогда не видел на Гарри иной обуви кроме горных ботинок, и уверен, что даже на встрече с королем Швеции Гарри будет в них. Гарри же рассказал о целой рибосоме, которую теперь интерпретировал в молекулярных терминах.
Практически на каждом слайде было продемонстрировано, насколько глубоко Гарри изучил рибосому и как хорошо в ней разбирается. Но человеку со стороны или даже специалисту по рибосомам, который не применяет структурный подход, было непросто их понять. Дело в том, что структура из лаборатории Гарри имела низкое разрешение, она была построена не с нуля, а на основе атомных моделей двух субъединиц, описанных, соответственно, в Йеле и у нас. Сама эта структура основывалась на многолетнем опыте в кристаллизации, и модель удалось улучшить благодаря кристаллографическим наработкам из России, привезенным Маратом и Гульнарой, а также при помощи стратегии фазирования, которую принес в лабораторию Джейми Кейт. Поскольку лавры, как правило, так или иначе достаются руководителю лаборатории, очень скоро после публикации структуры, полученной в Санта-Крусе, большинство биологов, специализировавшихся на рибосомах и РНК, не зная обо всех деталях формирования этой структуры, попросту приписали Гарри все заслуги. Структура получила наименование «70S Ноллера», и Гарри приобрел славу человека, расшифровавшего всю рибосому с мРНК и тРНК.
