Позже в то же лето, когда я побывал у Марата в Страсбурге (Марат как раз приступил к руководству собственной лабораторией), он признался, насколько его все утомило. Несколько лет спустя он ярко себя проявил.
Лекция Гарри была в пятницу, и мне пришлось дожидаться пяти часов вечера в воскресенье, все это время переживая, как пройдет мое открытое выступление. Читать научную или научно-популярную лекцию весьма сложно, но если приходится выступать с открытой лекцией перед лицом всех твоих коллег-рибосомщиков, то это по-настоящему страшно. Чрезмерно упростишь – и коллеги раскритикуют тебя за небрежность; будешь слишком аккуратен и придирчив – и можешь упустить аудиторию. Мне потребовалось раз в десять больше времени для подготовки открытой лекции.
Стоял чудесный воскресный день, а я нервно переминался во внутреннем дворике возле ресепшена перед Grace Auditorium; пожимал руки разным людям и даже немного с ними болтал. Вдруг откуда ни возьмись объявился мой сын Раман. Я, не успев переключиться из «болтологического» режима, протянул ему руку и сказал: «Рад тебя видеть!» Он взглянул на меня с некоторым удивлением, но я пришел в себя и, по нашему обыкновению, обнял его. Потом я заметил с ним мою сестру Лалиту, которая на тот момент работала микробиологом в Университете штата Вашингтон в Сиэтле. Очевидно, она выступала в Нью-Йорке и, сговорившись с Рама-ном, приехала меня послушать. Также здесь были некоторые друзья и знакомые, жившие по соседству от нашего старого дома на Лонг-Айленде. Я стал волноваться еще больше. Наконец пришло время начинать.
Рис. 16.1. Гарри Ноллер и Александр Спирин в лаборатории Колд-Спринг-Харбор в 2001 году (публикуется с разрешения лаборатории Колд-Спринг-Харбор)
Вступительное слово перед лекцией должен был произнести директор лаборатории Брюс Стиллмен, но он надорвал спину и лежал в постели. Так что вместо него меня представил Джим Уотсон. Он говорил долго и пространно, начав с первых шагов в исследовании рибосом. Когда он приступил к описанию рибосомы и ее функций, я даже испугался, что он перескажет всю мою лекцию. Затем он сказал, что смена поколений в науке происходит за десять-пятнадцать лет, что Питер Мур был его аспирантом, а я – постдоком Питера, поэтому в какой-то степени меня можно считать научным внуком Уотсона.
Когда он передал мне слово, я чуть не начал со «спасибо, дедушка!» Думаю, мне неплохо удалось изложить проблему трансляции генетического кода от основополагающих принципов вплоть до функционирования и внешнего вида рибосом и того, как их блокируют антибиотики. Но один из слушателей спросил, значит ли это, что антибиотики заставляют рибосому есть бактерии и таким образом убивать их. Тогда я понял, что информация вне контекста «большое» и «малое» не воспринимается. Рибосома огромна, если сравнить ее с молекулярными комплексами, но крошечная рядом с бактериальной клеткой. В целом же лекцию восприняли хорошо, и я просто немного дорабатывал ее всякий раз, когда меня просили выступить перед широкой аудиторией. После лекции всех приглашенных докладчиков позвали на обед в дома различных состоятельных меценатов, живших поблизости от Колд-Спринг-Харбор, – еще одна традиция этого симпозиума. Лекция принесла мне еще один бонус: пережив такое испытание, я больше не воспринимался как выскочка и стал считаться одним из лидеров в области. Все мы отправились в Кембридж в приподнятом настроении.
Рибосомное ралли было в разгаре. Нас приглашали на конференции по всему миру. Вскоре многие из нас встретились в российском городе Пущино, в вотчине Спирина – Институте белка. Будучи подростком, я изучал русский, а после визита в Россию влюбился в эту страну. Мы с Гарри выступали там с двумя пленарными лекциями, тогда я впервые повстречал Марию Гарбер и многих других. Спирин в режиме марафона прочитал трехчасовую лекцию, в которой обобщил весь свой жизненный путь и работу, но рассказывал так динамично, что мы до самого конца оставались увлечены. Затем на банкете я сидел рядом с Гарри, и это было самое замечательное время, которое мне довелось провести в его компании. Водка лилась рекой, и Гарри становился все возбужденнее, отпуская изумительно несдержанные замечания о рибосомах и разных людях, их исследовавших. Я не пил водку, но хмельное настроение передалось и мне. В завершение вечера Гарри пожелал мне доброй ночи и обнял.
Следующая встреча была уже ближе к дому – в испанской Гранаде, в сентябре 2001 года. Одним свободным вечером все мы отправились на экскурсию в прекрасный дворец Альгамбра – достопримечательность исламской цивилизации, которая на вершине своего развития была терпима и к евреям, и к христианам. Тогда мы узнали, что два самолета врезались в башни Всемирного торгового центра, но не осознали всей важности этого события, пока не вернулись в отель и не увидели шокирующих кадров по телевизору: башни-близнецы обрушились под собственным весом. Было очевидно, что это теракт. Один специалист по РНК спросил меня: «Вы понимаете, что это значит?» Я думал, он скажет что-нибудь о размывании гражданских свобод, возникновении полицейского государства, о нескончаемой войне. Но он сказал: «Лучше бы вам сбрить бороду». Та борода, которую я стал отращивать еще постдоком, продержалась еще два года, но летать самолетами смуглому бородатому человеку тогда было неудобно: в американских аэропортах я подпадал под такое количество «случайных» дополнительных проверок, что в итоге избавился от нее.
Меня стали приглашали на конференции по РНК. За предшествующее десятилетие РНК-биология пережила стремительный рост, так как открывались все новые функции РНК. Поскольку РНК играет ключевую роль в рибосоме, на таких конференциях хотели послушать о моей работе. Но рибосому стали изучать задолго до того, как вырос интерес к содержащейся в ней РНК. Поэтому я иногда подшучиваю, что нечаянно стал РНК-биологом, как тот мольеровский персонаж, который однажды обнаружил, что всю жизнь говорит прозой. Учитывая, каким путем меня занесло в лабораторию Питера, я по чистой случайности занялся не только РНК, но и рибосомами.
Гарри же, в свою очередь, был любимчиком РНК-сообщества, поскольку так много лет неуклонно исследовал именно РНК-составляющую рибосомы. Сообщество РНК на своей ежегодной конференции, которая в 2003 году состоялась в Вене, присудило ему первую премию «за совокупные жизненные достижения». Эта конференция состоит из очень коротких лекций по двадцать минут, не считая времени на вопросы. Она позиционируется как площадка, где молодые ученые (постдоки и аспиранты) могут заявить о своей работе. Поскольку Гарри получил особую премию, ему выделили полчаса. Меня пригласили возглавить секцию по рибосомам, где первым докладчиком был Гарри. Он очень интересно рассказал о своих ранних экспериментах, которые довольно неожиданно позволяли предположить, что РНК в рибосоме выполняет какие-то важные функции, а не просто служит каркасом, на который подвешиваются различные белки. Так что он тоже чисто случайно оказался РНК-биологом и отметил, как важно верить в собственноручно полученные данные и следовать за ними, куда бы они тебя ни привели. Он идеально уложился в отведенное время, и я сказал, что, надеюсь, другие докладчики последуют его примеру.
