С другой стороны, одним из сравнительно приятных последствий премии стали весточки от множества коллег и друзей, среди которых было много таких, с кем я потерял контакт много лет назад. Одним из первых мне написал Барри Дикинсон из Вены, напомнивший о нашем разговоре, произошедшем всего несколькими днями ранее, и сказавший, что просто счастлив, что умирать никому не пришлось. Питер поздравил меня письмом и упомянул, что еще несколько лет назад сказал Уотсону, что именно такой компании ученых должна достаться эта премия. Затем он добавил, что очень рад, что я был его коллегой и сделал карьеру. Это лишний раз напомнило мне о его глубочайшем благородстве и достоинстве.
Пришло время отправляться в Стокгольм. Фонд Альфреда Нобеля и Шведская академия наук устраивают шоу, которое длится почти неделю. Все это мероприятие – большая пиар-акция с их стороны, призванная защитить авторитет премии как бренда, особенно сейчас, при наличии многих других премий с более солидным денежным фондом.
Неделя начинается с того, что Нобелевский фонд назначает вам специального ассистента и шофера на весь срок вашего пребывания. Моим ассистентом оказался молодой человек из Министерства иностранных дел, с истинно шведскими именем и фамилией: Патрик Нильссон. По телефону он сказал, что встретит нас с Верой в аэропорту и отвезет в Гранд-Отель. Я ответил ему, что много раз прилетал в аэропорт Арланды, а затем поездом добирался до СтокгольмаЦентрального, поэтому ему не стоит встречать меня в субботу вечером, лишь чтобы доставить в отель. Он вежливо настаивал, и я поддался.
Разумеется, я не разобрался. Прямо на выходе из самолета нас с Верой поприветствовал Гуннар Эквист собственной персоной, тот самый обладатель «очень хорошего шведского акцента». Вместе с ним был молодой индус, представившийся Патриком Нильссоном! Он был усыновлен из Индии в раннем детстве и, конечно, вырос типичным шведом. Далее последовал еще один сюрприз. В посадочном рукаве, соединявшем самолет со зданием, прямо рядом с выходом из самолета, находится дверь, на которую я всю жизнь не обращал внимания. На сей раз нас с Верой провели через эту дверь по ступенькам к ожидавшей нас машине, а потом – в VIP-зону, где мы смогли с удобством расположиться и поболтать с Гуннаром, пока сотрудники занимались формальностями. Тогда я понял, почему мы не встречаем состоятельных людей в очередях среди других пассажиров. Вспомнились слова Френсиса Скотта Фицджеральда: «Они не похожи на нас с вами». На следующее утро я обнаружил, что забыл взять с собой галстук, и Патрик принес мне несколько своих, из которых я выбрал наименее кричащий – шотландский тартан.
Нобелевский комитет сообщил, что, кроме Веры, я могу пригласить еще около десятка гостей, поэтому я позвал детей – Таню и Рамана, невестку Мелиссу, сестру Лалиту и зятя Марка Тролла. Еще я пригласил моих хороших друзей, Брюса и Карен Бруншвиг – в конце концов, без гексааммина осмия Брюса ни в какой Стокгольм я бы не попал. Оставшиеся места достались аспирантам и постдокам, рискнувшим своими карьерами и взявшимся работать над субъединицей 30S. Последнее приглашение отошло Ричарду Хендерсону, в благодарность за то, что пригласил меня на работу в LMB, и за годы поддержки. Эта моя «делегация» могла получиться официальной, но Бил, наш вечный устроитель-корпоративщик, был не из тех, кого мог бы смутить официальный лимит на количество гостей. Он взялся и организовал в Стокгольме параллельное торжество, куда мы пригласили практически всех сотрудников, кто работал в нашей лаборатории. Он даже добыл в Нобелевском комитете рекомендации по поводу того, кому где лучше остановиться и где лучше собраться на вечеринку. Не забуду ланч в шикарном вегетарианском стокгольмском ресторане, куда пришли все наши, а также Андерс Лильяс – после чего я уже не мог пожаловаться на качество вегетарианского меню в Швеции.
В другой вечер мы все вместе отужинали в ресторане на крыше, откуда открывался великолепный вид на Стокгольм, и сотрудники веселили меня воспоминаниями о связанных со мной забавных случаях, произошедших в лаборатории. Они припомнили мне предложение о гильотинке, из-за которого мы попрощались с двумя сотнями кристаллов, пропажу ключей сразу от двух машин во время поездки на синхротрон, случайное удаление данных, только что собранных на синхротроне, и множество других курьезных случаев.
Все оставшееся время ушло на официальную нобелевскую программу со множеством застолий, приемов и интервью. Для меня наиболее важны в этой программе были нобелевские лекции в самых больших аудиториях Стокгольмского университета. Еще в студенческие годы я читал многие из них и поражался, настолько они прекрасны и стройны с исторической и научной точки зрения. Свою лекцию я сосредоточил на том, как в рибосоме обеспечивается точность считывания генетического кода. Я же не знал, что нобелевские лекции, которые мне доводилось читать, – отнюдь не транскрипты реальных выступлений. Для меня было полной неожиданностью, когда Андерс Лильяс сказал мне, что моя лекция должна быть рассчитана на большую и в целом неподготовленную аудиторию – студентов и преподавателей Стокгольмского университета. Поэтому я просидел примерно до часу ночи, приводя выступление в доступный вид. На следующее утро я был слишком вымотан, чтобы нервничать.
Рис. 19.1. Все сотрудники лаборатории автора, успевшие поработать в ней за долгие годы, – в ресторане на крыше в Стокгольме
Нам предстояло выступать в алфавитном порядке, и, так уж вышло, я шел первым, хотя моя фамилия начинается на «Р». Мне так было даже легче. Я начал с общего снимка всех сотрудников моей лаборатории, участвовавших в работе над рибосомами, – почти все они присутствовали в зале. Я отметил, что Пол Замечник и Малон Хогланд, открывшие тРНК, умерли всего несколькими месяцами ранее, а также показал ролик с Джеймсом Уотсоном, рассказывающим о начале изучения рибосом. Затем, описав нашу работу над структурой рибосомы, я показал фильм Мартина и Ребекки, демонстрирующий, как именно в рибосомах происходит расшифровка. В нем на кадры с разными состояниями рибосомы были наложены движения рибосом и тРНК и добавлена музыка: композиции, описывающие, что происходит на экране. Например, когда тРНК берет кодон, после чего может остаться на месте или диссоциировать, шла песня «Мне уйти или остаться?» Мика Джонса из группы The Clash. А когда рибосомы начинали взаимодействовать с малой бороздкой в паре оснований между тРНК и кодоном, вступала Мадонна с песней Into the Groove («В ритме»). Когда, наконец, тРНК входила в пептидильно-трансферазный центр, доставляя туда аминокислоту, ролик завершался песней «Мы чемпионы» группы Qween. Я ранее почти не слышал рок-песен и даже не знал групп, но это кино выглядело отлично. Еще несколько лет люди подходили ко мне после лекций и, вместо того, чтобы поговорить о работе, спрашивали, где можно скачать этот ролик.
Затем я смог расслабиться и послушать речи Тома и Ады. Их доклады были мне настолько знакомы после долгих лет гонки, что мы с Томом даже шутили, что можем читать лекции друг за друга. Но иногда попадалось что-то новое и неожиданное. Том выступил с причесанным докладом, сосредоточившись на том, как они расшифровали субъединицу 50S, на пептидильно-трансферазной реакции и на различных антибиотиках, связывающихся с ней. Он также показал фильм, сделанный Мартином, – о том, как образуется пептидная связь. На одном из кадров у него было фото Питера, выудившего крупную рыбу, с ремаркой, что рибосома – определенно хороший улов. Питер присутствовал в зале как гость и коллега Тома, и опять же, я ощущал вину из-за того, что он, мой наставник, рассказавший мне о рибосомах, не был награжден.
