Вероятно, из всех почестей меня наиболее удивил пост президента Королевского общества, одной из старейших научных организаций в мире. Членом Королевского общества меня избрали в 2003 году, как только я выполнил все требования, чтобы считаться резидентом, но задолго до получения британского гражданства. Когда ко мне обратились с вопросом, интересует ли меня пост президента, я был просто ошеломлен. Я никогда не возглавлял настолько крупной организации и практически не имел дел с обществом с тех пор, как меня избрали в его состав. Думаю, это был очень странный выбор, и я определенно очень отличался от моих недавних предшественников.
Не знал, что и думать. Сложно отказаться от поста, который за последние 350 лет возглавляли такие великие ученые, как Ньютон и Резерфорд; такой вызов казался мне совершенно новым и особенным. Поэтому в конце концов я предупредил вице-президентов о моих недостатках и сказал, что если они по-прежнему хотят видеть меня на этом месте, то я проявлю себя наилучшим образом. Они, а также управляющий орган (совет) предпочли проигнорировать мои предупреждения, и утвердили меня на выборах, как сказал мой друг, «в северокорейском стиле» – в бюллетене было одно имя.
Разумеется, никто не проявлял ни малейшего стремления вот так меня чествовать за многие годы, прошедшие со времени ключевых прорывов в исследовании рибосом. Если бы я не получил Нобелевскую премию, то никто из них не подумал бы обо мне во второй раз, а то и в первый. Это напомнило мне стих из Евангелия от Матфея: «ибо кто имеет, тому дано будет и приумножится, а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет».
Том Стейц также стал жить в режиме постоянных приглашений и отвлекающих событий. В частности, в Висконсине в честь него и его родного университета назвали здание. В один год он четырежды съездил в Китай; казалось, он полностью вымотан такими путешествиями. Я сказал ему, что он всегда вправе отказаться. Его лаборатория продолжает ковать высококлассные статьи по фундаментальной науке, в том числе множество статей по рибосомам. Некоторые из этих статей позволили однозначно разрешить в его пользу многие споры с Адой по поводу антибиотиков.
Ада – единственная ныне живущая женщина, удостоенная Нобелевской премии по химии. Поэтому она очень востребована в качестве лектора и значительную часть своего времени проводит, путешествуя по миру. Она получила множество разнообразных премий и наград, в том числе почетные степени и в Оксфорде, и в Кембридже. Как-то раз мне довелось побывать в Институте Вейцмана, и я обнаружил, что у нее в кабинете целая стена увешана дипломами и наградами. Хотя я наметил время визита на такие дни, когда она будет в городе, она не смогла составить мне компанию ни на одном из двух обедов за эти два дня; это понятно, с таким-то напряженным графиком. Она как раз готовилась ехать за границу.
После получения премии Ада совершила отважный поступок: заявила, что следует освободить всех политзаключенных-палестинцев, чем навлекла на себя гнев ультраправых израильских националистов. По электронной почте она познакомила меня со своим другом, сионистом и пацифистом Ури Авнери, после чего я стал получать его проницательные и глубокомысленные тексты на тему израильской политики примерно раз в неделю. Зная взгляды Ады, я предложил, чтобы мы с ней выступили с двумя лекциями – одну прочитали на Западном Берегу реки Иордан, а другую – в Университете Аль-Кудс в Восточном Иерусалиме. Палестницы, несмотря на симпатии Ады к их делу, заблокировали эту идею, сказав, что бойкотируют выступления израильских ученых по причине оккупации. Поэтому я отправился туда без нее. Любопытно, что в этой поездке меня сопровождал Джо Заккай, еврейский ученый, работающий в Гренобле, а в тот период читавший краткий курс в Бирзейтском университете близ города Рамалла. Таким образом, антипатии палестинцев явно касались именно израильтян, а не всех евреев. Визит в Израиль и на Западный Берег реки Иордан оставил у меня пессимистичные впечатления; не думаю, что когда-либо найдется решение для израильско-палестинской проблемы.
Что же те, кто остался без премии? Если мой наставник Питер Мур и чувствовал разочарование, оставшись без большинства наград, присужденных за рибосомы, то не показал этого. Напротив, он чувствовал, что его труды вознаграждены, ведь именно благодаря ему структура рибосомы была выстроена в Йеле. В семидесятилетнем возрасте он закрыл дела в своей лаборатории и решил сосредоточиться на специфической проблеме диффузного рассеяния. Рентгеновские лучи рассеиваются между брэгговскими отражениями в кристалле и содержат информацию о движущихся частях молекулы. Эта проблема – сложная и немодная, и, пожалуй, в мире найдутся лишь немногие, кого она интересует и кто способен ее понять. Питер всегда был не из тех, кто готов ввязываться в схватку за решение горячих раскрученных проблем, поэтому, полагаю, и выбрал для себя такую нетривиальную задачу, которую мог бы спокойно исследовать, бросив на нее всю силу своего разума. Подобная работа идеально ему подходит.
Иоахим Франк и его лаборатория позволили нам составить первые впечатления о разных состояниях рибосомы. Вероятно, он также должен был чувствовать разочарование, хотя и великодушно поздравил меня в том октябре. Ему оставалось подождать еще несколько лет. Как только стало очевидно, что электронная микроскопия может давать достаточное разрешение для выстраивания атомных структур, времена «пузырькологии» закончились и началась эпоха структурной химии. Осенью 2017 года, пока я писал эти строки, Нобелевская премия по химии была вручена Иоахиму Франку совместно с Ричардом Хендерсоном и Жаком Дюбоше, выяснившим, как погружать биологические образцы в жидкий этан, чтобы их можно было изучать в витрифицированном состоянии при низких температурах.
Никто из нас, лауреатов, не услышал ни слова от Гарри сразу после вручения премии. Он продолжил трудиться над рибосомами с тем же жаром, что и раньше. Как ценителя автомобилей и мотоциклов, его всегда привлекал «движок» рибосомы, и последующие работы он посвятил вопросу, как именно рибосома движется вдоль мРНК. Личная жизнь у него тоже пошла в гору. Примерно в период прорывных открытий в области атомных структур у него завязались отношения с его тогдашней аспиранткой Лаурой Ланкастер. Через несколько лет они поженились и вместе продолжают исследования. Многие фанаты Гарри были возмущены тем, что он остался без премии, и всерьез решили это исправить. В 2016 году он был удостоен Премии за прорыв. В пересчете на наличные эта премия в восемь раз больше Нобелевской за рибосомы, и, думаю, он сразу отправился в автосалон «Феррари».
Марат и Гульнара вернулись в Страсбург, где с тех пор продолжают активно работать над исследованием рибосом. Марат первым получил структуру целой эукариотической рибосомы в высоком разрешении. Через несколько лет после нашего награждения Шведская академия наук присудила Марату и Гульнаре совместно с Гарри премию Грегори Аминоффа по кристаллографии. Странно, что без признания остался Джейми Кейт, который не только обогатил санта-крусскую группу своим кристаллографическим опытом, но и применил гексааммин осмия, сыгравший ключевую роль при получении структур рибосом. Безобразие, что он до сих пор даже не избран в члены Национальной академии наук США, тогда как те из нас, кто воспользовался его открытиями, получили гораздо более высокое признание.
