– Может быть, ты бы и посоветовала, но я не думаю, что согласилась бы.
Алкоголь обжигает мне горло.
– Мне жаль, что ты жалела меня так сильно, что я удержала тебя от работы твоей мечты.
На тот момент моего отца не было уже четыре года. Я уже не была прежней развалиной. Не была. Я только начала работать на Тихоокеанском общественном радио. И эта работа приносила мне счастье.
Разве нет?
– У тебя была только я, – говорит Амина. – У тебя была только я, а я чувствовала себя… привязанной к тебе.
Привязанной. Слово оставляет болезненный отпечаток как на лице Ти Джея, так и на моем сердце.
– Ты чувствовала себя привязанной ко мне?
– Нет-нет-нет. Плохое слово. Не привязанной, а…
Я не даю ей закончить.
– У меня была не только ты, – выпаливаю я. Технари за соседним столиком наблюдают за нами, явно заинтересованные происходящим больше, чем своими «Теслами». – У меня была мама. Работа. – Я молюсь, что к тому моменту, как эти слова слетят у меня с губ, они будут менее жалкими, менее фальшивыми, но нет. Так они и звучат.
– Ну да, как же. Работа, которая пожирает тебя, из-за которой ты везде опаздываешь и которая заместила всю твою гребаную личность.
– Амина, – начинает Ти Джей, как бы чувствуя, что она зашла слишком далеко. Я никогда не видела ее лицо таким напряженным – с насупленными бровями и стиснутыми зубами. Мы с Аминой никогда не кричим. Мы не ссоримся.
Видимо, давно копили гнев для этого момента.
– Нет, она должна это услышать. Это для ее же блага. – Черты ее лица смягчаются, но слова по-прежнему острые. – Я люблю тебя. Правда. Но задумывалась ли ты, что твой папа тебя удерживает? Что ты до сих пор работаешь на ТОР, чтобы воплотить мечту своего отца, и ни разу не пыталась узнать, нужно ли это тебе самой? Ты лжешь себе, Шай, – продолжает она. – Ты лжешь своим слушателям о Доминике и лжешь сама себе. Ты говоришь себе, что то, что происходит между вами – несерьезно, лишь бы ничего не изменилось.
Но я хочу перемен. Я говорю это про себя, но не могу произнести вслух. Поэтому я и взяла работу ведущей, так ведь?
– Как бы мне ни хотелось продолжить публичную склоку в хипстерском баре, который воплощает собой все самое ужасное в Сиэтле, – говорю я, хватая сумку, – мне пора.
– Шай, постой, – говорит Ти Джей, но это бесполезно. Я уже на полпути к выходу.
К счастью, мне удается выйти наружу до того, как начинают литься слезы, и я смахиваю их как можно скорее, не желая быть женщиной, плачущей нá людях.
И даже несмотря на то что я не должна этого делать, даже несмотря на то что это противоречит определению «отношений без обязательств», я пишу Доминику сообщение по дороге к машине.
Можешь заехать? Нужно кому-нибудь выговориться.
К моему облегчению, ответ появляется спустя пару секунд.
26
– Ты не обязан был ничего приносить, – говорю я, когда Доминик приезжает с пакетом еды. На нем простая одежда: черная футболка и потертые джинсы. Живот урчит, напоминая мне, что я ушла с ужина с Аминой, не прикоснувшись к еде.
Он кривляется:
– Черт, вот неловко-то вышло. Это не для тебя.
Я затаскиваю его внутрь, и Стив скребет его лапами за лодыжки, пока Доминик не наклоняется, чтобы почесать у него за ушами.
– Я не знал, поела ли ты, – говорит он, передавая мне пакет, – но решил, что, по крайней мере, можешь съесть остатки завтра утром. Или днем – если ты из тех, кто не считает, что остатки вкуснее всего есть холодными в десять утра в воскресенье.
– Подожди, ты правда так считаешь?
– Да, потому что я не какой-то там монстр, который убивает вкус ресторанной еды в микроволновке.
– Холодная пицца – допустим. Но хочешь сказать, что с радостью бы съел холодную лазанью? Или тарелку холодной энчилады?
– Да, и более того – я это делал.
Я открываю пакет.
– Тайская еда? Из бистро «Бангкок»? Ладно, прощаю.
– Пару недель назад ты упомянула, что любишь брать там еду навынос, – говорит он, пожимая плечами, словно это пустяки.
Он купил еду. Мне. Нам. Это мило – может быть, даже слишком мило для секса по дружбе. Но опять же, мое отчаянное сообщение, должно быть, уже стерло границы. Сейчас я слишком голодна и переполнена эмоциями, чтобы придавать этому значение.
Мы двигаем на кухню, и я достаю нам тарелки и посуду, а он распаковывает пад-тай с цыпленком, зеленый карри и том-ям.
– Если бы могла, я бы искупалась в этом супе, – говорю я. – Спасибо за еду. Умираю с голоду.
Когда я ставлю тарелки у контейнеров с едой, он касается моей руки кончиками пальцев.
– Без проблем.
Поскольку еда еще горячая, я провожу Доминику быструю экскурсию по дому, указывая на каждое удобное местечко, которое присвоил себе Стив. Доминик прислоняется к косяку моей спальни, пока я показываю ему стены, которые на прошлых выходных наконец-то решила покрасить в мятный, и он настолько естественно вписывается в интерьер, что я не могу заставить себя посмотреть ему в глаза.
– Не хочешь чего-нибудь выпить? – спрашиваю я, ведя его обратно на кухню. – Воды или пива? Боюсь, вина за два бакса у меня нет. Слишком шикарно для меня.
Он слегка улыбается в ответ, но все равно чем-то расстроен.
– Воды, если можно, – говорит он. – Отличный у тебя дом. Наверное, ты им гордишься. Собственный дом в Сиэтле, а тебе еще даже нет тридцати. Рынок недвижимости сейчас…
– Да, я горжусь, – говорю я, перебивая его прежде, чем он подойдет слишком близко к тому, о чем говорила Амина. Наливая ему стакан воды, я понимаю, что не вру: я действительно горжусь этим местом, которое сумела сделать своим.
Мы идем с тарелками в гостиную и падаем на диван. От его присутствия мне становится немного легче. Тяжесть от того, что я сделала с Аминой, отступает. Я легко сбрасываю обувь и скрещиваю ноги, касаясь его коленей своими. Интересно, легко ли ему положить руку мне на колено и погладить его большим пальцем. Интересно, понимает ли он вообще, как сильно это успокаивает.
– Со Стивом все в порядке? – спрашивает он, указывая вилкой на противоположный конец гостиной, где Стив играет в гляделки со стеной.
Я на мгновение отрываюсь от запаха супа.
– А. Ты об этом. С ним иногда случается что-то вроде глюков – иначе описать не могу. Лапа застывает в воздухе на полпути к уху. Или, бывает, он просто таращится на пустое место – например, идет в ванную и десять минут пялится на стену. Какой-то абсурд.
– Песик с прибабахом.
