Я возвращаюсь к гостям, проскальзывая на незанятый стул возле мамы.
– Как тебе удается выглядеть безупречной даже после двух часов танцев? – спрашиваю я у нее.
– О, перестань, – говорит она, но светится. – Я знаю, что ты притворяешься веселой перед гостями и ценю это, но со мной можешь быть честной. Как ты?
Я благодарна ей, что она не стала меня судить за то, что я лгала перед тысячами слушателей в прямом эфире. Должно быть, она понимает, что я уже по горло сыта обвинениями из каждого уголка интернета.
– Фигово, – признаю я, пробегая пальцами по лепесткам ближайшей каллы. – Но я попытаюсь все исправить.
– А Доминик?
– Он вернулся на ТОР. Занимается расследованиями. – Видимо, его извинения действительно были пустыми, если он спокойно продолжает получать от них деньги и работает с Кентом. То, что он по-прежнему там, встав на сторону Кента, а не на мою, кажется мне чудовищным предательством. Если бы только мое сердце смогло это понять.
– Я так увлеклась передачей, что меня уже не волновало, что мы лжем людям, что они давали нам деньги, потому что поверили в ложь. В этом смысле мы и впрямь поступили… паршиво.
– Ты хотела хороший материал, – непринужденно говорит она. – И приняла неверное решение. Доминик, судя по твоим рассказам, сделал то же самое.
– Все бы ничего, если бы я только сумела перестать его любить.
– Знаешь, сколько раз я думала, что все бы ничего, если бы я только сумела перестать любить твоего отца? – спрашивает она, качая головой. Наверное, странно с ее стороны вспоминать его в день своей свадьбы, но это доказательство того, что он по-прежнему с нами. – Все годы терапии, одиночества, горя… Если бы я могла щелкнуть пальцами и отключить свои чувства, все было бы куда проще, верно?
– Это было бы ужасно, – говорю я. – Проще, да, и тем не менее ужасно.
Теперь я вспоминаю все случаи из истории своих отношений, когда я слишком рано признавалась в любви. Уверена, я говорила всерьез, но все равно это ничто по сравнению с любовью к Доминику. Я скучаю по самым маленьким, простым вещам: его редкой ямочке, шуткам о разнице в возрасте, страсти к чугунным сковородкам. По тому, как он лежал в моей постели, да, но еще и по тому, как он доверил мне самые болезненные воспоминания, а я ему – свои.
Может быть, эти вещи не такие уж маленькие и простые.
Квартет переходит к каверу на песню September, и на площадку выходят новые пары.
Но мама, судя по всему, потерялась в мыслях.
– Знаешь, я ревновала тебя к Дэну.
– Что? – спрашиваю я, действительно думая, что ослышалась.
– Глупо, да? По крайней мере, сейчас точно прозвучит глупо. У вас с папой было на двоих нечто, что вы оба так сильно любили. Ты полностью унаследовала его страсть к радио, и было забавно наблюдать за вами, но… иногда я хотела, чтобы ты хотя бы немножечко любила и музыку тоже.
О. Я и понятия не имела, что мама хотела этого. В моменты, когда твой родитель признается в чем-то настолько человечном… реальность трещит по швам.
– Мам, – тихо говорю я. – Мне… мне жаль.
Она отмахивается.
– Это не твоя вина! Тебе нравилось то, что тебе нравилось. Я не могла насильно заставить тебя любить музыку. Тебе не подошли ни фортепиано, ни скрипка, ни хор. И это нормально.
Она мне льстит. Я была безнадежна – ни ритма, ни терпения. Музыка по радио – особенно та музыка, которую слушала мама, – не будоражила меня так, как НОР. И пускай я была единственной девятилетней фанаткой «Разговоров о тачках», меня это нисколько не смущало.
– Мне нравилось, что между вами есть особая связь, – продолжает мама. – Но детей заводишь в надежде – может быть, эгоистической, – что они будут любить то, что любишь ты, и что ты сможешь с ними этим поделиться.
– А я подвела тебя.
– Нет, – говорит она твердо. – Сейчас я особенно рада, что ты провела так много времени с ним.
Я кладу голову ей на плечо, и она расчесывает мне волосы пальцами, пока Фил не утаскивает ее обратно на танцпол. Я наблюдаю за парами; в это время солнце низко опускается в небе и загораются звезды, но я не чувствую себя лишней – третьим, пятым или четырнадцатым колесом. Я не одинока, не совсем. Мне никто не нужен рядом, и я не тороплюсь заполнить пустоту. Просто мне нужен один-единственный человек, и я не знаю, как мне простить его.
Я думала, что без отца больше никогда не смогу обрести цельность. Но что, если таковы мы все – наполовину сломанные люди в поисках того, кто сгладит наши острые углы?
35
В конце концов Доминик перестает мне писать. Судя по всему, это подтверждает: что бы между нами ни было, все кончено.
Я не думала, что буду так сильно скучать, но любовь не сходит, как синяк, ноющий даже тогда, когда я о нем не думаю. Никогда я еще не чувствовала себя настолько ничтожной после прежних разрывов. Может быть, потому, что я пыталась заполнить этими парнями пространство, которое, как мне казалось, требовало заполнения, в то время как Доминик проскользнул в мою жизнь совершенно естественно – как желание, а не как нужда.
Время от времени мне пишет Рути, чтобы узнать, как дела. Она все еще не оправилась, но говорит, что хочет меня поддержать и остаться моей подругой. Не думаю, что смогла бы простить себя, если бы сожгла еще и этот мост.
У меня достаточно сбережений, чтобы протянуть до января, если я сумею избежать любых крупных кризисов, но я не привыкла бездельничать. Поэтому я концентрируюсь на поисках работы.
Если Доминика не смущает работать на Станции-которую-нельзя-называть, то я могу по крайней мере разослать резюме в парочку мест. Ума не приложу, каково быть опозоренной ведущей общественного радио. Я отправляю резюме на телестанцию, в несколько пиар-агентств и горстку компаний, которые ищут контент-креаторов (что бы это ни значило). Но никто не клюет. Может, я недостаточно квалифицирована, а может, они гуглят меня и им совсем не нравится то, что они находят.
В середине августа я получаю сообщение от Паломы Пауэрс, из-за которого едва не падаю с кухонного стула.
Слышала, что произошло. Кент пиздобол. Дай знать, если нужна помощь.
Чтобы не начать себя накручивать, я тут же пишу ей в ответ, и вуаля – мы назначаем обед на выходные. Не знаю, чего добьюсь от этой встречи, но с ней я работала дольше, чем с кем-либо еще. Та часть меня, у которой стремительно иссякает оптимизм, хочет верить, что она сможет помочь.
* * *
Мы с Паломой встречаемся в новом ресторане, где, по ее словам, готовят лучшую панцанеллу в Сиэтле. Это так похоже на Палому, что я немедленно успокаиваюсь.
На ней легкая летняя шаль, а волосы длиннее и задевают кончиками плечи.
– Не могу найти такого же заботливого продюсера, как ты, – вздыхая, говорит она между глотками сока из куркумы. – Но пока у нас все хорошо. Я думала, мне просто нравится джаз, а оказалось, я его обожаю. Вот это облегчение. И переживаю я гораздо меньше, чем на «Звуках Пьюджет». Стресс – это последнее, чего я хочу в жизни на данный момент.
