— Сеньор Мартиньо, — сурово сказал он, — если кто-то заплатил вам за то, чтобы насмехаться надо мной и этой сеньорой, скажите сколько, и я готов заплатить вдвое, чтобы вы оставили нас в покое.
Широкое и бесстыдное лицо Мартиньо ничуть не изменилось при этом жестоком оскорблении, и единственное, что он ответил с нескрываемой наглостью:
— Я повторяю, и весьма громко, чтобы все меня слышали: эта сеньора, находящаяся здесь, — беглая рабыня, и я уполномочен задержать и вернуть ее хозяину.
Тем временем Изаура, завидев отца, искавшего ее повсюду, оставила руку Алваро, подбежала к Мигелу и упала в его объятия, пряча лицо на его груди и всхлипывая слабым голосом:
— Какое бесчестье, отец! Я это предчувствовала…
— Этот человек, если не наглец, то сошел с ума или пьян, — крикнул Алваро, бледный от ярости. — Во всяком случае он должен быть изгнан, как негодяй, из этого общества.
Некоторые друзья Алваро, схватив Мартиньо, уже были готовы выставить его за дверь, как пьяного или помешанного.
— Полегче, друзья мои, полегче! — развязно сказал тот, не теряя спокойствия. — Не осуждайте меня, не выслушав до конца. Прежде прочтите это объявление. Я сам могу прочитать его вам, и, если то, что я говорю — ложь, я разрешаю вам плюнуть мне в лицо и выбросить меня из окна.
Между тем эта ссора начинала привлекать всеобщее внимание, и многочисленные гости, движимые любопытством, теснились вокруг спорящих. Роковая фраза: «Эта сеньора — рабыня!» — громко произнесенная Мартиньо и передававшаяся из уст в уста, от одного к другому с невероятной быстротой уже ходила по всем залам и отдаленным уголкам обширного здания. Слух распространился повсюду, дамы и кавалеры — все, кто там находился, включая музыкантов, привратников и лакеев, толкаясь, устремились в гостиную, где происходили описываемые нами события. Зала была буквально набита людьми, которые изо всех сил напрягали слух. и, вытягивая шеи, старались увидеть и услышать происходящее.
Посреди этой молчаливой, недоумевающей, ошеломленной, жаждущей сенсации толпы Мартиньо спокойно достал из кармана уже известное нам объявление, развернул и громким резким голосом прочитал его от начала до конца.
— Очевидно, — продолжал он, закончив чтение, — что приметы неоспоримо сходятся, и только слепой не узнает в этой сеньоре беглую рабыню. Но, чтобы развеять возможные сомнения, остается только проверить, есть ли у нее след ожога над правой грудью. А в этом легко убедиться уже сейчас с разрешения сеньоры.
Сказав это, Мартиньо с бесподобной развязностью направился к Изауре.
— Стой, мерзкий шпион! — с негодованием вскричал Алваро и, схватив Мартиньо за руку, отшвырнул его от Изауры так, что тот упал бы на пол, если бы не натолкнулся на людей, тесно сгрудившихся вокруг них. — Стой. Без вольностей! Рабыня она или нет, твои грязные руки не коснутся ее.
Подавленная ужасом и стыдом, подняв, наконец, лицо, которое она спрятала на груди отца, Изаура повернулась к присутствующим и, сложив клятвенно перед собой руки, в отчаянном волнении воскликнула дрожащим голосом:
— Нет нужды прикасаться ко мне. Сеньоры, простите! Я совершила низость, недостойный, позорный поступок! Но бог свидетель, меня толкнуло на это жестокое стечение обстоятельств. Сеньоры, то, что говорит этот человек — правда. Я… рабыня!..
Лицо пленницы покрылось смертельной бледностью, голова бессильно упала на грудь, как срезанная и лилия, гордое тело рухнуло, как мраморная статуя, сорванная ураганом с пьедестала, и она упала бы на пол, если бы Алваро и Мигел заботливо не подхватили ее.
Рабыня! Это слово, вырвавшееся из груди Изауры, как последний вздох, теперь передавалось из уст в уста ошеломленной толпой и долго разносилось эхом по просторным залам и гостиным, словно зловещий вой полуночных порывов ветра в чаще мрачного бора.
Этот необычный инцидент произвел на балу эффект разорвавшейся посреди бивуака бочки пороха. В первые мгновения — страх, оцепенение и нечто вроде гнетущего кошмара, затем — возбуждение, переполох, движение и жалобные стоны.
Алваро и Мигел проводили обессилевшую Изауру в дамский boudoir
[12] и там с помощью некоторых сострадательных дам оказали ей соответствующую случаю помощь. Они не отходили от нее, пока девушка не пришла в себя окончательно. Обеспокоенный и обескураженный Мартиньо шел за ними по пятам и подсматривал с возможно близкого расстояния, опасаясь, как бы у него не отняли добычу.
Невозможно описать поднявшийся в залах шум, волнение, охватившее всех. Публика была взбудоражена различными и противоположными впечатлениями, разбуженными в умах этим неожиданным разоблачением. Какое возмущение появилось на лицах многих красавиц, принадлежавших к знатным и богатым семьям, когда они узнали, что превзошедшая их всех в красоте, изяществе, талантах и остроумии девушка была всего лишь беглой рабыней! Я не в состоянии рассказать, пусть читатели сами вообразят. Однако, к жестокому разочарованию многих из них, главным образом тех, кто чувствовал себя обиженными учтивостью и почестями, чистосердечно оказанными некоторыми кавалерами милой незнакомке, примешивалось некоторое затаенное удовлетворение. Они были унижены, но одновременно и отомщены. Те же, кто лелеял надежду или претендовал на любовь Алваро — а были их немало — ликовали, узнав о случившемся, так как благородный юноша невольно стал мишенью для тысяч безжалостных насмешек и острот.
— Как вам этот раб рабыни? — говорили они. — Какое выражение лица было у бедняги!
— Обыкновенное. Он, наверняка, выкупит ее и женится. Этот сумасброд способен на любые безумства.
— А что плохого? У него будет одновременно жена, хорошая кухарка и проворная служанка!
Слабое утешение! Клеймо неволи не могло заслонить, скорее наоборот, подчеркивало печать превосходства, запечатленную на прекрасном челе Изауры несмываемыми знаками божественного провидения.
Впечатления кавалеров были совершенно иными. Немногие, очень немногие перестали проявлять живой интерес и сострадание к несчастной и прекрасной рабыне. О случившемся говорили и обсуждали его во всех залах. Кое-кто, несмотря на очевидность примет и признание Изауры, еще сомневался в очевидности.
— Нет, эта женщина не может быть рабыней, — говорили они, — здесь какая-то тайна. Когда-нибудь она раскроется.
— Какая тайна? Случай вполне возможный, к тому же она сама призналась. Но кто этот грубый и бездушный плантатор, который держит в неволе такое прекрасное создание?
— Наверное, какой-нибудь болван, тупой и скаредный злодей.
— Если не какой-нибудь султанишка с хорошим вкусом, желающий сохранить ее в своем гареме.
— Как угодно, но необходимо заставить это животное освободить ее. Не может находиться в хижине женщина, достойная восседать на троне!
— Только бесчестный Мартиньо, с его сатанинской алчностью мог заподозрить рабыню в этом ангеле! Какое бесстыдство! Я бы его задушил, попадись он мне здесь сейчас!
