Изаура, наверное, закричала бы от ужаса, если бы уже не привыкла к этой странной фигуре. Это был никто иной как сеньор Белшиор, островитянин, который уже многие годы, несмотря на свое уродство и физические недостатки аккуратно и добросовестно исполнял в этом поместье обязанности садовника. Наверное, цветы — естественный символ всего прекрасного, чистого и утонченного должны были бы иметь менее уродливого и отталкивающего садовника. Но судьба или каприз хозяина дома создали этот контраст, может быть для того, чтобы подчеркнуть красоту одних на фоне уродства другого.
Белшиор держал в одной руке большую соломенную шляпу, край которой волочился по полу, а в другой не букет, а скорее огромную охапку самых разных цветов, за которыми он как будто старался спрятаться. Он сам походил на огромную фарфоровую вазу фантастической формы, в которую ставят цветы, чтобы украсить жилище.
— Боже упаси! — подумала Изаура, заметив садовника. — За что мне такая доля! Теперь еще этот… По крайней мере, он самый сносный изо всех. Другие меня унижают и мучают, а этот иногда смешит.
— Рада вас видеть, сеньор Белшиор! Что вам угодно?
— Сеньора Изаура, я… я пришел… — пробормотал смущенный садовник.
— Сеньора?.. Я — сеньора? Вы тоже собираетесь насмехаться надо мной, сеньор Белшиор?
— Я, насмехаться над вами?.. Я не способен… Пусть мой язык отнимется, если я отнесусь к вам без должного уважения… Я нес вам эти светы, хотя сеньора сама светок.
— Оставьте, сеньор Белшиор! Все время называть меня сеньорой! Если вы намерены продолжать в том же духе, мы поссоримся, и я не приму ваши «светы». Я Изаура, рабыня доны Малвины. Понятно, сеньор Белшиор?
— Пусть так. Ты владысиса этого сердса, и я, девоска, был бы састлив селовать твои ноги. Знаешь, Изаура…
— Прекрасно. Вот так и. называйте меня.
— Ты знаешь, Изаура, я бедный садовник, это правда. Но я умею работать, и моя копилка наполняется: у меня уже есть пол тысяси крузадо. Если ты сможешь относиться ко мне, как я отношусь к. тебе, я добуду тебе свободу, женюсь на тебе. Ты ведь не такая, чтобы быть чьей-то рабыней…
— Большое спасибо за ваши добрые намерения, но вы понапрасну теряете время, сеньор Белшиор. Мои господа не освободят меня ни за какую сумму!
— Ах! Какое злодейство! Держать в неволе королеву красоты!.. Но мне, Изаура, больше по вкусу быть рабом такой рабыни как ты, нежели, сеньором хозяйки ста тысясь невольников. Изаура, ты даже не догадываешься, как я тебя люблю. Когда я поливаю мои светы, я с тоской думаю о тебе!
— Скажите! Вот какая любовь!..
— Изаура! — продолжал Белшиор, преклоняя колена, — сжалься над твоим несчастным пленником…
— Встаньте, скорее встаньте, — нетерпеливо прервала его Изаура. — Страшно подумать, что будет, если мои господа застанут вас здесь в такой позе. Что я говорю?.. Ах, сеньор Белшиор!
В самом деле, в дверях с одной стороны Леонсио, а с другой Энрике и Малвина в изумлении наблюдали за ними.
Покинув гостиную в досаде на своего зятя, Энрике нашел сестру в столовой, где она следила за приготовлением завтрака, и, будучи человеком вспыльчивым и легкомысленным, он, не раздумывая, излил перед ней свой гнев в неосторожных выражениях, возбудив тем самым в ее душе недоверие и беспокойство.
— Твой муж, Малвина, презренный негодяй, — сказал он, задыхаясь от ярости.
— Что ты говоришь, Энрике! Что он тебе сделал дурного? — спросила молодая женщина, напуганная этим взрывом негодования.
— Мне жаль тебя, сестра… Если бы ты знала… Какая низость!
— Ты сошел с ума, Энрике!.. В чем дело?
— Дай бог, чтобы ты никогда не узнала!.. Какая подлость!
— Что же произошло, Энрике? Говори, объяснись, ради всего святого, — воскликнула Малвина, бледнея и задыхаясь от внезапно охватившей ее тревоги.
— Что с тобой?.. Не надо огорчаться, сестра, — ответил Энрике, уже сожалея о вырвавшихся у него необдуманных словах. Он поздно понял, что исполнил печально-жалкую роль, посеяв недоверие и разногласия между супругами, которые до того жили в любовном согласии и спокойствии. Он с опозданием и безрезультатно попытался сгладить впечатление от своей бестактности.
— Не беспокойся, Малвина, — продолжал он, пытаясь улыбнуться. — Твой муж просто упрямый осел, и ничего более. Не подумай, что мы собираемся драться на дуэли.
— Да, но ты пришел в негодовании, с горящими глазами… У тебя был такой вид…
— Ну, что. ты! Ты же знаешь, я всегда вспыхиваю по пустякам, как огонь…
— Ты напугал меня!
— Бедняжка… Выпей, — сказал Энрике, подавая ей чашку кофе. — Это лучшее средство от волнений и нервного расстройства.
Малвина попыталась успокоиться, но слова брата запали ей глубоко в душу, отравив ее ядом недоверия и сомнений.
Появление внезапно вошедшего Леонсио положило конец этой сцене. Все трое молча и торопливо позавтракали. Обида уже поселилась в их душах, они смотрели друг на друга холодно и отчужденно. Недоверие проникло в эту маленькую семью, еще недавно такую сплоченную, счастливую и спокойную. После завтрака они разошлись, однако, по привычке, все направились в гостиную. Энрике и Малвина, взявшись за руки, центральным коридором, Леонсио — через внутренние комнаты. Именно в гостиной и находилось невинное, но роковое яблоко раздора, причина разлада, зарождающегося в этой семье.
Они пришли как раз к финалу нелепой сцены, исполненной Белшиором у ног Изауры. Между тем Леонсио, следивший за садовником из-за легких занавесей на дверях гостиной, не заметил Энрике и Малвину, остановившихся на пороге гостиной с другой стороны.
— Ну и ну! — воскликнул он, когда увидел Белшиора на коленях у ног Изауры. — Кажется, у меня в доме появился идол, которому все самозабвенно поклоняются! И даже мой садовник!.. Здравствуйте, сеньор Белшиор! Что такое? Продолжайте представление, у вас неплохо получается… Но мы не нуждаемся в ваших услугах для заботы об этом цветке… Понятно, сеньор Белшиор?
— Простите меня, сеньор, — пробормотал садовник, поднимаясь с колен в смущении и нерешительности. — Я принес эти светы в гостиную, чтобы поставить их в вазы…
— И вручили их, стоя на коленях! Очень галантно. Предупреждаю: если вы не оставите претензий на роль первого любовника, я выставлю вас за дверь пинком под зад.
Пристыженный и ошеломленный Белшиор, натыкаясь на стулья, как слепой, бросился к выходу.
— Изаура! О, моя Изаура! — воскликнул Леонсио, картинно выходя на середину гостиной и с распростертыми объятиями направляясь к девушке, искусно придав своему голосу, до этого резкому и суровому, самое нежное и мягкое звучание.
Пронзительный крик, эхом отозвавшийся в доме, заставил его окаменеть. Он заметил в дверях Малвину, бледную, без чувств уронившую голову на плечо подхватившего ее брата.
