Джордж отодвинул сиденье, чтобы освободить место, разостлал по дну экипажа свой плащ и бережно уложил тело Тома. Затем, повернувшись, он посмотрел в лицо Легри и, с трудом владея собой, проговорил:
— Я еще не высказал вам, что думаю о совершенной вами гнусности. Сейчас не время и не место для этого. Но запомните: эта кровь будет отомщена. Я предам это преступление самой широкой огласке. В ближайшем городе я заявлю о совершенном вами убийстве.
— Сделайте одолжение, заявляйте! — ответил Легри, презрительно щелкнув пальцами. — Заявляйте! Хотел бы я только знать, чем вы подтвердите ваше обвинение? Где у вас свидетели? Где доказательства?
Джордж не мог не согласиться, что, к сожалению, Легри прав. На плантации не было ни одного белого, а для суда в Америке показания цветных недействительны.
— А в общем, — сказал Легри, — сколько шума из-за какого-то дохлого негра!
Эти слова подействовали как искра, попавшая в бочку с порохом. Сдержанность не принадлежала к числу главных качеств Джорджа. Он резко обернулся и мощным ударом, нанесенным Легри прямо в лицо, свалил его наземь.
Есть люди, которым побои, несомненно, идут на пользу. Ткните их носом в грязь, и они проникнутся к вам уважением. Легри принадлежал именно к такому сорту людей. Он поднялся, стряхнул пыль, приставшую к его одежде, и проводил взглядом медленно удалявшийся экипаж. Видно было, что он исполнен уважения к Джорджу. Он не раскрыл рта, пока экипаж и следовавшие за ним люди не скрылись из глаз.
Миновав границу плантации, Джордж остановился у небольшого песчаного холма, вокруг которого росли деревья. Это место запомнилось ему, когда он ехал на плантацию.
Здесь он вырыл могилу для своего друга.
— Хозяин, — спросили негры, когда все было готово, — что же делать с плащом?
— Похороним его завернутым в плащ, — сказал Джордж. — Бедный Том, это единственное, что я могу теперь дать тебе… Но хоть это будет твоим…
Тело молча опустили в могилу. Засыпав ее, негры покрыли могилу дерном.
— А теперь, ребята, можете идти, — сказал Джордж, сунув каждому из них в руку по четверть доллара.
Затем Джордж опустился на колени у могилы своего старого друга.
— Здесь, у твоей могилы, — проговорил он, — клянусь сделать все, что только будет в моих силах, чтобы смыть с моей страны проклятое клеймо рабства!
Глава XLII
История одного привидения
Легко себе представить, как много на плантации Легри ходило всевозможных рассказов о призраках и привидениях.
Люди на ухо передавали друг другу, что по ночам в доме слышится шум шагов, кто-то спускается вниз по лестнице и бродит по всему дому. Напрасно запирали на замок верхний этаж. У призрака был, по-видимому, второй ключ, или он пользовался старинной привилегией всех привидений — проникал сквозь замочную скважину и разгуливал по дому так свободно, что это хоть кого могло привести в отчаяние.
Знатоки расходились в своих суждениях о внешности привидения. Негры, так же, впрочем, как и белые, имеют обыкновение зажмуривать глаза и прикрывать голову одеялом или любой подходящей для этого одеждой, как только мелькнет хоть какое-нибудь подобие привидения.
Возможно, что именно поэтому во всех хижинах по-разному рисовали портрет привидения. Хоть подлинность каждого из них и была подтверждена уверениями и клятвами, все же, как часто случается с портретами, ни один не походил на другой. Впрочем, я ошибаюсь: один признак, неотъемлемый для любого привидения, упоминался всеми, а именно — длинный белый саван, заменявший призраку одежду. Эти бедные, невежественные люди не были знакомы с историей и не могли знать, что все подробности этого костюма подтверждены даже авторитетом великого Шекспира, который сказал:
И мертвые в саване белом
По улицам Рима бредут…
Как бы то ни было, но у нас есть особые основания верить тому, что в час, положенный для привидений, какая-то высокая фигура, укутанная в белое, разгуливала по дому Легри, открывала двери, беспрепятственно бродила по комнатам. Она то появлялась, то исчезала, скользила вверх по пустынной лестнице, скрывалась на чердаке, а между тем утром двери оказывались запертыми и закрытыми крепко и основательно.
Отзвуки этих разговоров достигали до слуха Легри. Чем тщательнее старались скрыть от него происходящее, тем сильнее было впечатление, которое на него производили эти слухи. Он стал больше пить, постоянно бывал пьян, ругался еще грубее, чем раньше, но только днем. Ночью ему снились сны, и сны эти делались все менее приятными.
В ночь, последовавшую за погребением Тома, он отправился в ближайший город, чтобы как следует напиться. Вернулся он поздно, запер дверь комнаты и даже заставил ее стулом. Он поставил у изголовья лампочку и положил рядом с собой пистолет. Вынув ключ из замочной скважины, он улегся в постель и уснул.
Он был утомлен и некоторое время спал крепко. Затем сквозь сон он ощутил приближение чего-то неизъяснимо страшного. По комнате скользила какая-то тень. Легри почудилось, что он узнает саван своей матери, но им размахивает Касси. Нет, она одета в этот саван, она показывает его Легри. Он слышал неясный шум, стоны и плач. Он понимал, что спит, и делал нечеловеческие усилия, чтобы проснуться. Это ему наполовину удалось. Он знал, что дверь раскрыта, но не в силах был шевельнуть ни ногой, ни рукой. Наконец он сразу, рывком, обернулся. Дверь была действительно раскрыта. Он видел руку, которая погасила лампу.
Луна была скрыта облаками и туманом, и все же он видел нечто белое, скользившее по комнате. Он услышал шуршание савана, облекавшего привидение. Привидение остановилось у его изголовья. Сильная рука трижды коснулась его руки, и чей-то голос почти шепотом трижды произнес: «Идем! Идем! Идем!» Легри от страха вспотел. Затем — он не знал, когда и как это случилось, — видение исчезло. Вскочив с кровати, Легри бросился к двери. Она была заперта на ключ. Легри лишился чувств.
С этой ночи он запил, как никогда. Он пил с яростью, с бешенством, беспросыпно.
Вскоре по всей округе распространился слух, что Легри заболел, затем — что Легри при смерти. Его невоздержанность привела к страшной болезни. Никто не в силах был глядеть на его предсмертную агонию: он кричал, плакал, ругался. От рассказов о том, что ему мерещилось, кровь застывала в жилах. У его ложа стояла фигура женщины и неумолимо твердила: «Идем! Идем! Идем!»
По странной случайности, в ту ночь, когда видение явилось ему в последний раз, утром все двери дома оказались широко раскрытыми. Кое-кто из негров утверждал, что они видели, как между деревьями аллеи скользили две женские фигуры, укутанные в белое, и что они скрылись в направлении большой дороги.
