Из всех хижин сбежались негры послушать рассказ Сэма о совершенных им за этот день подвигах. Это был час торжества для него. Он повествовал о своих похождениях, каждый раз сызнова повторяя свой рассказ и каждый раз украшая его все новыми подробностями. Непрерывающиеся раскаты смеха сопровождали его повествование. Хохотали все, не исключая малышей, ползавших по полу в поисках крошек. Но Сэм сохранял на своем лице соответствующее его роли выражение торжественной серьезности.
— Вы видите сами, дорогие мои сограждане, — ораторствовал он, потрясая индюшечьей ножкой, — что в данном случае я встал на защиту всех вас. Пытаться помочь в беде одному из вас — совершенно равносильно тому, чтобы помочь всем. Основа та же. Когда в следующий раз торговцы невольниками станут рыскать вокруг, обратитесь ко мне, братья, и я научу их уму-разуму. Я буду стоять за ваши права до последнего вздоха!
— А между тем, — вмешался Энди, — сегодня утром, до разговора со мной, ты был расположен поймать Элизу.
— Не говори о том, чего не знаешь, — тоном необычайного превосходства произнес Сэм. — Такие юнцы, как ты, даже при самых добрых намерениях не способны понять глубокие мысли, которые руководят поведением взрослых мужчин.
Энди, по-видимому, устыдился своей дерзости.
— Я и в самом деле, — продолжал Сэм, — подумывал о том, чтобы поймать Элизу, когда я предполагал, что таково требование хозяев. Но, заметив, что у госпожи совсем противоположные желания, я добросовестно переменил намерение. Вот вы и видите, что я честно следую голосу моей совести и всегда придерживаюсь принципов, да, принципов! Зачем им и существовать, этим принципам, как не для того, чтобы поддерживать в нас постоянство? (Возьми эту кость, Энди, на ней еще кое-что осталось.) Постоянство, друзья мои, — продолжал Сэм, — это одна из основных добродетелей. Люди, утверждающие сегодня одно, а завтра противоположное, не имеют никакого права считаться постоянными… (Энди, передай-ка мне тот кусок пирога…) Я прибегну к простому сравнению. Надеюсь, леди и джентльмены, вы извините меня. Мне, скажем, вздумалось взобраться на стог сена. Подставляю лестницу с одной стороны, но она недостаточно высока. Тогда я, не применяя дальнейших усилий в этом месте, переношу свою лестницу на другую сторону. Можно ли меня упрекнуть в недостатке постоянства? Нет, конечно. Ведь чего я хотел? Взобраться наверх. Ясно?
— Твое постоянство никогда не проявлялось в чем-нибудь путном, — сказала тетушка Хлоя, нахмурившись, так как веселость собравшихся начинала ее тяготить.
— Да, — произнес Сэм, для большей важности поднимаясь на ноги. — Да, сограждане, у меня есть принципы, и я слишком горд, чтобы прятать их в карман. Я готов стоять за них, даже если меня сожгут живьем…
— Так вот во имя твоих принципов иди-ка лучше спать и не держи тут народ до самой зари, — сказала тетушка Хлоя, давая этим понять, что пора расходиться по домам.
— Негры! — воскликнул Сэм, взмахнув шляпой. — Благословляю вас! Идите спать и не унывайте.
Глава IX,
из которой видно, что и сенатор — только человек
Отблески яркого огня, горевшего в камине, падали на мягкий ковер, устилавший пол уютной гостиной, и отражались в тонком фарфоре чашек и в до блеска начищенном чайнике. Сенатор Берд, стянув ботфорты, собирался заменить их новыми мягкими домашними туфлями, которые жена вышила ему за время его поездки на сессию сената. Миссис Берд, с сияющим от счастья лицом, следила за тем, как накрывают на стол, время от времени покрикивая на расшалившихся ребят.
— Том, оставь дверную ручку! Будь хорошим мальчиком! Мэри! Мэри! Не тяни кошку за хвост! Бедная киска!.. Джим, нельзя взбираться на стол! Нет, нет, дорогой мой муж, ты и представить себе не можешь, какая радость для всех нас, что ты сегодня вечером уже с нами, — произнесла она, наконец с трудом улучив минуту и обращаясь к мужу.
— Я вырвался на самый короткий срок, чтобы хоть ночь провести дома, в покое и уюте. Я страшно устал, и у меня разболелась голова.
Миссис Берд взглянула на пузырек с камфарным спиртом, стоявший в стенном шкафчике, дверцы которого были полуоткрыты, и уже потянулась за ним, но муж остановил ее:
— Нет, нет, Мэри, не нужно лекарств, только чашку хорошего, горячего чая и немножко домашнего тепла и уюта — вот все, что мне надо. Да, законодательство — нелегкая штука.
И сенатор улыбнулся, словно радуясь мысли, что он приносит себя в жертву ради своей родины.
— Ну как же, — спросила миссис Берд, как только семья уселась вокруг чайного стола, — что же обсуждали в сенате?
Обычно кроткая маленькая миссис Берд мало интересовалась происходившим в сенате, считая, что у нее достаточно забот по собственному дому.
— Ничего особенного, — ответил мистер Берд, удивленный этим непривычным вопросом.
— Правда ли, что собираются издать закон, который запрещает оказывать помощь несчастным беглым неграм, запрещает дать им поесть или напиться? Мне рассказывали о таком законе, но я не могу поверить, чтобы это была правда.
— Мэри, Мэри, да ты, кажется, занялась политикой?
— Глупости, я ни капельки не интересуюсь вашей политикой, но издание этого закона, по-моему, было бы жестокостью, недостойной порядочных людей. Надеюсь, дорогой мой, что вы таких решений не принимали?
— Принят закон, запрещающий оказывать поддержку и помощь невольникам, бежавшим из Кентукки, — помедлив, ответил сенатор. — Невоздержанность аболиционистов привела к тому, что плантаторы в Кентукки находятся в величайшем возбуждении. Чтобы хоть сколько-нибудь успокоить их, сочли нужным издать подобный закон. Это было простым проявлением добрососедских отношений.
— Что же сказано в этом законе? Не может же он запретить нам предоставить этим несчастным существам ночлег, посытнее накормить их, снабдить каким-нибудь старым платьем и затем спокойно отпустить? Или именно это и воспрещается?
— Да, друг мой, именно это и подходит под определение: «оказывать помощь и поддержку».
Миссис Берд была маленькая, хрупкая, застенчивая женщина с добрыми, кроткими голубыми глазами, нежным, как персик, лицом и чарующим голоском. Особой храбростью она никогда не отличалась: рассерженный индюк мог своим кулдыканьем обратить ее в бегство, а солидному дворовому псу достаточно было оскалить зубы, чтобы она смертельно испугалась.
Муж и дети заполняли для нее весь мир, и этим миром она управляла больше с помощью просьб, чем приказаний. Была лишь одна вещь, способная вывести из равновесия эту мягкую и сострадательную женщину: всякое проявление жестокости могло довести ее до вспышек гнева, которые производили особенно сильное впечатление именно потому, что казались совершенно несвойственными ее характеру.
Услышав слова мужа, миссис Берд, быстро поднявшись, подошла к нему.
