— Да, да, — пробормотал добрый старик, шаря в карманах. — Возможно, я поступаю необдуманно, но… к черту! Я вовсе не хочу ничего обдумывать, — неожиданно добавил он. — Поэтому возьми вот это, Джордж, — сказал он, вытаскивая из бумажника пачку денег и протягивая ее Джорджу.
— Нет, добрый мой господин Вильсон, — сказал Джордж, — вы и так очень много сделали для меня, и этот поступок может навлечь на вас неприятности. У меня, надеюсь, хватит денег на то, чтобы добраться в такое место, где я буду в безопасности.
— Нет, ты должен их принять от меня, — настаивал Вильсон. — Деньги могут оказать тебе большую помощь. Чем больше их окажется на руках в трудную минуту, тем лучше, лишь бы это не были деньги, добытые нечестным путем.
— Хорошо, я возьму их, но только с условием, что возвращу их вам при первой возможности.
— А теперь, Джордж, скажи мне: сколько времени ты еще рассчитываешь так разъезжать? Надеюсь, не долго и не далеко? Ты великолепно играешь свою роль, но все это чересчур рискованно. Кто такой твой спутник?
— Человек, преданный мне. Год назад он бежал в Канаду, но несколько времени спустя он узнал, что его хозяин, взбешенный его побегом, подверг его старуху мать страшным истязаниям. Он проделал весь путь обратно, чтобы утешить ее и, если удастся, увезти.
— Ему это удалось?
— Пока нет. Он бродил в окрестностях, но ему еще не представилось случая встретить ее. Сейчас он проводит меня до Огайо и познакомит с друзьями, которые помогли и ему. Затем он вернется за ней.
— Опасно, очень опасно! — проговорил Вильсон.
Джордж пренебрежительно улыбнулся.
Старик почти с восхищением окинул его взглядом с головы до ног.
— Джордж, — сказал он, — ты необычайно изменился. Ты говоришь, держишься, будто стал совершенно другим человеком.
— Все дело в том, сэр, что я свободный человек, — ответил Джордж гордо.
— Будь осторожен. Тебя могут схватить. Спасение еще далеко.
— Если дойдет до этого — что ж, в могиле все люди равны и свободны, мистер Вильсон.
— Твоя дерзость просто поражает меня, — снова заговорил Вильсон. — Показаться здесь, в одной из ближайших таверн…
— Но, мистер Вильсон, в том-то и штука: эта таверна находится так близко от плантации, что им никогда в голову не придет искать меня здесь. Меня будут искать где-нибудь подальше… Да, кроме того, ведь даже вы с трудом узнали меня. Хозяин же Джима живет не в этих краях, Джима здесь никто не знает, да его уже и искать перестали. Меня же по приметам, указанным в объявлении, вряд ли узнают.
— А метка у тебя на руке?
Джордж стянул перчатку и показал свежий рубец от раны, видимо недавно затянувшейся.
— Это прощальный подарок мистера Гарриса, — сказал он. — Недели две тому назад ему вдруг пришло в голову наложить на меня эту печать, так как он предчувствовал, что я попытаюсь бежать. Замечательно, не правда ли? — сказал он, вновь натягивая перчатку.
— Кровь стынет в жилах, когда я думаю обо всем этом! Твое положение… опасности… О господи!
— Моя кровь стыла годами, сейчас она закипела ключом, — сказал Джордж возбужденно.
— Мистер Вильсон, — заговорил он после некоторого молчания. — Я заметил, что вы узнали меня, и решил поговорить с вами. Но теперь прощайте, я уеду завтра на рассвете, а следующую ночь я надеюсь уже спокойно спать в Огайо. Я буду передвигаться днем, останавливаться в лучших гостиницах, обедать за одним столом с важными господами. Итак, прощайте! Если вы услышите, что меня поймали, — знайте, что меня нет в живых.
Джордж протянул руку мистеру Вильсону с достоинством владетельного принца. Добрый старик горячо пожал ее и, робко оглядевшись, взял свой зонтик и вышел.
Джордж несколько секунд стоял в задумчивости, не отводя взгляда от закрывшейся двери. Внезапно какая-то мысль мелькнула в его мозгу, он бросился к двери и распахнул ее.
— Мистер Вильсон! — крикнул он. — Еще одно слово.
Вильсон вернулся. Джордж, как и в первый раз, запер дверь на ключ. Некоторое время он простоял в нерешительности, опустив глаза. Затем, словно сделав над собой усилие, поднял голову.
— Мистер Вильсон, — сказал он, — вы вели себя по отношению ко мне как друг. Разрешите мне попросить вас сделать еще одно доброе дело.
— Я слушаю тебя, Джордж.
— То, что вы говорили раньше, сэр, — правда. Надо мной нависла страшная опасность. Если я умру… у меня на всем свете нет никого, кто заплакал бы обо мне… — Слышно было, с каким трудом дыхание вырывалось из его груди. Он постарался овладеть собой и продолжал: — Меня бросят в яму, как собаку, и никто даже не вспомнит обо мне… никто, кроме моей бедной жены. Бедняжка, как она будет горевать… Не согласитесь ли вы каким-нибудь способом переслать ей эту булавку? Она подарила ее мне однажды на Рождество. Дорогая моя деточка… Передайте ей эту вещицу и скажите, что я ее любил до самого конца. Вы сделаете это, сэр? Сделаете? — проговорил он срывающимся голосом.
— Разумеется, сделаю, бедный мой мальчик, — произнес старик со слезами на глазах. Голос его дрожал.
— Скажите ей, — продолжал Джордж, — чтобы она перебралась в Канаду — это последний мой завет ей. Скажите ей, чтобы она вырастила нашего мальчика свободным человеком. Тогда ему не придется переносить тех страданий, которые перенес я. Передайте ей это, мистер Вильсон.
— Хорошо, Джордж, я все передам ей. Но я уверен, что ты не погибнешь. Выше голову! Будь мужественен. Ты славный парень. Уповай на божью милость, Джордж. От всей души желаю тебе, чтобы ты добился… добился… Да, желаю тебе это…
— Есть разве бог, на которого можно возлагать надежды? — сказал Джордж с такой горячностью, что слова замерли на устах старика. — То, что мне пришлось видеть в жизни, заставило меня не раз усомниться в том, существует ли бог. Вы, белые христиане, не знаете наших мыслей. Для вас бог, может быть, есть, для нас его нет.
— Мальчик мой, мальчик, не давай волю таким мыслям! — воскликнул старик, готовый разрыдаться.
— Благодарю вас за все, — произнес Джордж, — благодарю за то, что вы так говорили со мной. Я буду всегда помнить вас.
Глава XII
Своеобразные картины из области дозволенной законом торговли
Мистер Хеллей и Том продолжали свой путь, погруженные каждый в свои размышления.
Любопытная вещь — разница в мыслях у людей, сидящих друг подле друга: люди едут в повозке, сидят рядом на одном и том же сиденье, у каждого из них одинаковые органы чувств, одни и те же картины проносятся перед их взорами… А между тем как глубоко различны их думы!
Вот хотя бы, к примеру, мистер Хеллей. Он размышляет о росте Тома, о ширине его груди, о цене, которую можно будет за него выколотить, если ему удастся сохранить его таким же упитанным и в таком же хорошем состоянии до продажи. Он думает о том, из скольких голов будет состоять стадо, которое он выведет на аукцион, размышляет о рыночной цене на мужчин, женщин и детей и о разных других вещах, связанных с его торговыми делами. Затем он не без самодовольства вспоминает о своем человеколюбии, о том, что многие другие его собратья по ремеслу надевают своим неграм кандалы на ноги и руки, а он, Хеллей, довольствуется только ножными кандалами. Вот он оставил Тому руки свободными… Правда, до тех пор, пока он будет вести себя как следует. И Хеллей вздыхает о людской неблагодарности.
