— Купите меня тоже, сэр, — повторяла она. — Ради господа нашего, прошу вас, купите меня! Я умру, если вы не купите меня!
— Ты еще гораздо скорее умрешь, если я тебя куплю, — сказал Хеллей. — Отстань! — И он повернулся к ней спиной.
Торги на несчастную старуху закончились быстро. Человек, беседовавший раньше с Хеллеем и, казалось, не лишенный чувства сострадания, купил ее за какую-то пустячную сумму.
Толпа начала расходиться.
Несчастные жертвы этой торговли, прожившие несколько лет вместе, собрались вокруг бедной матери, отчаяние которой вызывало у всех жалость.
— Неужели они не могли оставить мне хоть одного? Хозяин всегда говорил, что одного мне оставят! — твердила она с невыразимой болью.
— Покоритесь воле божьей, тетушка Агарь, — проговорил один из негров. — В церкви нам всегда говорили, что нужно покоряться.
— Что проку в этом! — воскликнула женщина с горьким плачем.
— Мама! Мама! — кричал мальчик. — Все говорят, что твой новый хозяин добрый человек.
— Ах, не все ли мне равно! Альберт, Альберт, дитя мое! Последнее мое дитя! Как я буду жить без тебя?
— Эй вы, да уберите же ее! — резко сказал Хеллей, обращаясь к невольникам.
Старший из негров силой и уговорами заставил бедную мать разжать руки, которыми она обвивала сына, и, провожая негритянку к повозке ее нового хозяина, пытался, как мог, утешить ее.
— Вперед! — скомандовал Хеллей, сгоняя вместе свое человеческое стадо. Он надел на руки негров наручники и, скрепив всех троих толстой цепью, погнал их по направлению к тюрьме.
Через несколько дней Хеллей и его невольники уже благополучно плыли на пароходе по реке Огайо. Купленные Хеллеем негры должны были составить основное ядро его гурта; он предполагал увеличить его при помощи своих агентов, которые скупали для него живой товар и собирали его в определенных пунктах по пути следования парохода.
«Прекрасная река» — таково было название корабля (лучшего из всех, когда-либо бороздивших воды этой реки) — весело плыл по течению под ослепительным небом. На носу развевался американский флаг — полосы и звезды, рассеянные по нему.
По палубе разгуливали джентльмены и леди в нарядных туалетах, наслаждавшиеся прелестью чудесной погоды. Кругом царило веселье и праздничное оживление.
Только невольники Хеллея, погруженные в трюм вместе с товарами, как будто не разделяли общей радости. Собравшись в кружок, негры вполголоса беседовали между собой.
— Ребята! — крикнул Хеллей, неожиданно появляясь среди них. — Надеюсь, все идет хорошо? Веселей! Веселей! Нечего грустить! Побольше жизни! Ведите себя хорошо, и я буду с вами хорош!
Невольники ответили своим неизменным: «Да, мастер!» Это был многовековой пароль несчастных порабощенных африканцев. Мы вынуждены, однако, признаться, что при этом они не проявляли особой веселости. Все они тосковали о матерях, о женах, о своих детях, с которыми они расстались навсегда. Веселиться им строго приказывали те, кто обрек их на горе, и поэтому веселье их проявлялось довольно слабо.
— У меня была жена, — произнес, положив скованные руки на колени Тома, тот, кто в списке значился как «Джон, 30 лет». — У меня была жена, — повторил он. — Она, бедная, ничего не знает о моей судьбе…
— Где она живет?
— Недалеко отсюда, в какой-то таверне… Хотел бы я хоть раз еще в этом мире повидаться с ней.
Бедный Джон! Это было так естественно. И когда он говорил это, слезы лились из его глаз.
Тяжелый вздох вырвался из груди Тома, и он попытался утешить беднягу.
Над их головами в каютах помещались отцы и матери, жены и мужья, и веселые, жизнерадостные дети, словно бабочки, носились вокруг них.
Это была картина обеспеченной, радостной, благоустроенной жизни.
— Мамочка, — сказал мальчуган, спускавшийся на нижнюю палубу. — На пароходе едет торговец неграми, и внизу сидят пять или шесть негров.
— Несчастные, — проговорила мать голосом, в котором звучали и гнев и возмущение.
— Что случилось? — спросила другая дама.
— Внизу, под нами, сидят закованные в цепи невольники.
— Какой позор для нашей страны представляет такое зрелище!
— О, тут можно многое сказать и за и против, — вмешалась третья дама, сидевшая с шитьем у дверей своей отдельной каюты, в то время как ее мальчик и две девочки играли подле нее. — Я много поездила по Югу и пришла к заключению, что негры в неволе гораздо счастливее, чем на свободе.
— Я долго жила в Кентукки и в Виргинии и немало видела таких ужасов, — с горячностью воскликнула первая дама, — от которых сердце готово было разорваться. Представьте себе только, сударыня, что от вас оторвали бы обоих ваших детей… и продали бы их!
— Смешно судить о чувствах этих… людей по нашим собственным чувствам, — сказала третья дама.
— О, вы совершенно не знаете их, если так говорите! — воскликнула первая собеседница. — Я родилась, воспитывалась среди негров и знаю, что их чувства так же глубоки, а может быть, даже глубже наших.
— По воле самого провидения африканцу положено быть рабом и выполнять самую тяжкую работу! — вмешался в разговор джентльмен в черном, торжественный и серьезный вид которого обличал в нем служителя церкви.
— Желал бы я знать, где это сказано, — заметил человек высокого роста, стоявший поблизости.
— Пути провидения неисповедимы, — невозмутимо продолжал служитель церкви, — оно сочло нужным обратить это племя в рабство, и так длится веками. Мы не смеем восставать против его воли!
— Ну что ж, отлично! Будем выполнять священную волю провидения и покупать негров! Не так ли, сэр? — И говоривший повернулся к Хеллею, который, прислонившись к дверям и засунув руки в карманы, внимательно прислушивался к разговору.
— Итак, — с нескрываемой иронией продолжал высокий джентльмен, — мы обязаны подчиниться воле провидения. Негров можно продавать, за ними разрешается охотиться и угнетать их. На то они и созданы богом! Какая успокоительная точка зрения, не правда ли, чужестранец?
— Я никогда не задумывался над этим, — ответил Хеллей. — И я ничего не могу сказать по этому поводу. Я занялся торговлей, чтобы заработать себе на жизнь. Если это грех — я успею своевременно покаяться.
— А пока что вы стараетесь не задумываться над этим? Подумать только: как полезно изучать Писание! Если бы вы, подобно этому почтенному джентльмену, хотя бы только читали Библию, вам не пришлось бы даже беспокоить себя мыслями о покаянии. Вы просто произнесли бы: «Да будет проклят…» — ну, как его там? И могли бы, не тревожась, заниматься своими делишками.
