— У меня есть хорошее место для выращивания таких ребят. И я подумал, не купить ли мне его. У нашей кухарки на прошлой неделе погиб ее сынишка: утонул в лохани, пока она развешивала белье. Неплохо было бы поручить ее заботам вот этого взамен умершего.
Хеллей и пассажир некоторое время продолжали молча курить. Ни тот ни другой не хотели, по-видимому, вплотную подойти к интересовавшему их вопросу. Первым наконец заговорил пассажир:
— Вы не спросите, думаю, за него больше десяти долларов, раз вам все равно необходимо избавиться от него?
Хеллей, отрицательно покачав головой, пренебрежительно сплюнул.
— О такой цене и речи быть не может! — буркнул он и снова затянулся.
— Так сколько же вы хотите за него? — с некоторым нетерпением произнес пассажир.
— Н-да… Я могу и сам вырастить мальчишку или отдать его куда-нибудь на воспитание… Нечасто попадаются такие красивые и такие здоровенные. Месяцев через шесть он будет стоить долларов сто. Если я буду тщательно его выхаживать, он через год, через два будет стоить уже двести долларов.
— Это неслыханная цена! — воскликнул пассажир.
— Я ничего не уступлю, — коротко бросил Хеллей.
— Предлагаю вам тридцать долларов и ни цента больше!
— Давай договоримся, — сказал Хеллей, сплевывая. — Разницу — пополам. Давайте сорок пять долларов, и дело с концом!
— По рукам!
— Значит, сторговались, — сказал Хеллей. — Где вы высаживаетесь?
— В Луисвилле.
— В Луисвилле? Отлично. Мы приедем туда в сумерки. Малыш будет спать. Вы унесете его потихоньку, чтобы он не закричал… Я люблю, чтобы все шло спокойно. Терпеть не могу шума и суматохи.
Банкноты перекочевали из кармана покупателя в карман продавца. Хеллей снова занялся своей сигарой.
Стоял тихий звездный вечер. Пароход остановился у набережной Луисвилла.
Молодая женщина сидела, держа на руках ребенка, не произнося ни слова. Услышав название города, она поспешно положила ребенка в углубление, образовавшееся между сундуками, бережно подостлав под него свою накидку. Затем она быстро перебежала на ту сторону, где была пристань, надеясь среди служащих гостиниц, толпившихся на берегу, увидеть своего мужа. Она перегнулась через борт. Вся душа сосредоточилась в ее глазах. С невероятным напряжением впиваясь взглядом в эту массу голов, она старалась разглядеть среди них одну.
Толпа оттеснила ее от ребенка.
— Пора, — произнес Хеллей, поднимая спящего ребенка и передавая его своему новому знакомому. — Только не разбудите его, а то он закричит и мать поднимет дьявольский шум.
Подхватив свою добычу, покупатель быстро скрылся в толпе.
Когда пароход, гудя и фыркая, отошел от берега и, ускоряя ход, поплыл посредине реки, женщина вернулась на свое место. Она застала там Хеллея.
— Что такое? Где он? — закричала она, увидев, что ребенка нет на месте.
— Люси, — сказал работорговец, — ребенка твоего нет… Рано или поздно, а сказать тебе об этом все равно бы пришлось. Ты сама понимаешь, что его нельзя было везти на Юг. Я воспользовался случаем и поместил его в прекрасной семье, где его воспитают лучше, чем могла бы его воспитать ты.
Взгляд, полный безнадежного отчаяния и муки, брошенный несчастной женщиной на Хеллея, вероятно, смутил бы менее закаленного человека. Но Хеллей был защищен непроницаемой броней равнодушия к страданиям своих рабов. Сотни раз встречал он такой взгляд…
Для него это искаженное нечеловеческой мукой темное лицо, это прерывистое дыхание, эти судорожно сжимавшиеся руки были лишь неотъемлемой особенностью его ремесла. Его беспокоило лишь одно: будет ли она кричать и устроит ли на пароходе скандал? Ибо, подобно всем защитникам существующего в Америке порядка, он не терпел беспорядка.
Но женщина не закричала. Удар был нанесен в самое сердце, и у нее не было ни слов, ни рыданий.
Она села, словно оглушенная. Руки безжизненно повисли; глаза глядели в одну точку, ничего не видя. Словно сквозь сон слышала она шум машины. Безмерная душевная мука не находила себе исхода ни в криках, ни в слезах.
Она оставалась спокойной.
Работорговец, не менее «гуманный», чем все американские политики, готов был утешить свою жертву.
— Я знаю, Люси, что в первые минуты это переживается очень тяжело. Но такая умная и толковая девушка, как ты, сумеет и виду не показать… Ты ведь сама понимаешь, что это было вызвано необходимостью…
Люси молчала.
— Ты хорошая девушка, Люси. Я желаю тебе добра и подыщу тебе хорошее место там, в низовьях. У тебя скоро будет другой муж… Такая красивая женщина, как ты…
— Хозяин! Умоляю вас… Не говорите мне ничего! — проговорила женщина.
В голосе ее звучала такая скорбь, что работорговец понял: не в его силах было успокоить ее.
Он отошел. Люси прикрыла лицо краем плаща.
Хеллей прохаживался взад и вперед; время от времени он останавливался и наблюдал за нею.
«Она скверно переносит эту историю, — размышлял он. — Но все же она спокойна… Ну, ничего: помучается, поревет, а потом забудет».
Том все видел и все понял. Сердце его разрывалось от жалости к несчастной женщине, которая сидела, склонив голову, как увядшее растение. Ему были понятны муки матери, которая в глазах закона ничем не отличалась от тюков, ящиков и свертков, громоздящихся вокруг.
Приблизившись, Том попытался заговорить с ней. Но в ответ раздался только стон. Он говорил о милости господней, об утешении, которое он дарует. Но несчастная мать была глуха ко всему.
Наступила безмолвная, сияющая бесчисленными звездами ночь.
На пароходе жизнь постепенно замирала. Пассажиры уснули. Под кормой тихо журчала вода.
Том растянулся на каком-то сундуке. Засыпая, он слышал сдавленные рыдания Люси.
— О господи! Что мне делать? Что делать? — шептала она.
Под утро какой-то шорох неожиданно разбудил Тома. Мимо него быстро скользнуло что-то черное, и вслед за тем послышался всплеск воды. Он поднял голову. Люси не было. Напрасно он искал ее поблизости. Она положила конец своим страданиям, а река позади судна текла по-прежнему спокойно и невозмутимо.
Хеллей проснулся рано и явился по-хозяйски проведать свой живой товар. Теперь настала его очередь прийти в смущение и замешательство.
— Куда делась женщина? — спросил он Тома.
Том понимал бесплодность всякого спора с торговцем людьми и не счел нужным делиться своими наблюдениями.
— Не знаю, — просто ответил он.
— Не может быть, чтобы она сошла на какой-нибудь из ночных остановок, — рассуждал Хеллей вслух. — Всякий раз, как пароход останавливался, я вскакивал и был начеку. Присмотр за невольниками я никогда и никому не поручаю.
