В ее глазах самым смертельным грехом, средоточием и основой всех бед было легкомыслие. Предельная степень ее презрения выражалась в слове «непоследовательность», произносившемся в таких случаях с особым ударением. Этим словом она клеймила все, что выходило за пределы ею самой очерченного круга понятий. Безграничное презрение вызывали в ней люди, которые из слабохарактерности не умели или не стремились идти прямым путем к намеченной цели и были лишены сознания долга. Это презрение не всегда выражалось словами, чаще особой гримасой и ледяной холодностью, словно бы она боялась унизиться, даже и упоминая о таких вещах.
Что касается ее духовной жизни, то она обладала прямым, ясным и деятельным умом. Знала историю и читала старинных английских классиков. В пределах определенных узких границ суждения ее были правильны и не лишены остроумия.
Ее религиозные воззрения были раз и на всю жизнь вылиты в определенные формы и сложены в голове в такие же аккуратные стопочки, как и белье в ее бельевом шкафу. Они существовали в определенном числе, и им не полагалось умножаться.
То же самое можно было сказать о ее практических взглядах, касавшихся повседневной жизни, взаимоотношений с друзьями и соседями.
Но в основе всего и выше всего было в ней чувство долга, совесть. Нигде это чувство не развито в такой мере, не поглощает в себе все, как у женщин Новой Англии. Для них это незыблемая основа мироздания, погружающаяся в недра земли и возносящаяся над вершинами гор.
Офелия была раба долга.
Докажите ей, что «стезя долга», как она выражалась, направлена туда-то и туда-то, и ничто уже не сможет заставить ее уклониться от этого пути. Во имя долга она готова была броситься в колодезь или пошла бы навстречу заряженным пушкам. Но это чувство долга было столь всеобъемлющим, в него входило столько обязанностей, у него было столько разветвлений, оно так мало оказывало снисхождения человеческим слабостям, что мисс Офелии, несмотря на героические усилия, не удавалось достигнуть идеала, и она была как бы подавлена сознанием недостаточности своих усилий и своей слабости.
Это сознание своего несовершенства придавало и религиозным ее воззрениям несколько мрачный оттенок.
Как могла мисс Офелия найти общий язык с Огюстэном Сен-Клером — веселым, легкомысленным, скептическим, страдающим полным отсутствием пунктуальности, с дерзкой небрежностью топчущим, если можно так выразиться, все взгляды и принципы, которые Офелия свято чтила?
Сказать по правде, она была нежно привязана к нему.
Когда он был ребенком, она учила с ним катехизис, причесывала его, чинила его одежду, окружала его заботой. В сердце ее оставался какой-то теплый уголок. Этот уголок Огюстэн сумел завоевать целиком. Поэтому ему и удалось без особого труда убедить ее, что путь долга ведет ее прямо в Новый Орлеан и она должна ехать с ним, чтобы охранять Еву и предотвратить полный развал, грозивший дому из-за постоянных болезней его жены. Представление о доме, о хозяйстве, которым никто не занимается, пронзило сердце мисс Офелии. Кроме того, она любила малютку Еву. Да и кто бы не полюбил эту очаровательную девчурку? И хоть она и считала Огюстэна язычником, все же она, как мы уже говорили, любила его, смеялась над его шутками и в своей терпимости к нему не знала предела.
Ближе мы познакомимся с мисс Офелией в ходе дальнейшего повествования.
Сейчас мы застаем ее в пароходной каюте среди груды саквояжей, коробок, картонок и сундучков, которые она с лихорадочной поспешностью собирает, запирает, связывает.
— Ева! Ты сосчитала свои вещи? Ты, наверное, даже и не подумала это сделать? Вот что значит ребенок! У тебя ковровый саквояж и голубая картонка с твоей хорошей шляпой — это уже два, резиновая коробка — три, моя рабочая шкатулка — четыре, мой несессер — пять, моя картонка с воротничками — шесть и самый маленький кожаный сундучок — семь… А куда ты девала свой зонтик? Дай его мне, я заверну его в бумагу и привяжу к моему зонту. Вот так!
— Но, тетушка, к чему это? Ведь мы едем прямо домой!
— А порядок, дитя мое? Если хочешь иметь вещи, нужно заботиться о них… А твой наперсток? Ты спрятала его?
— Не помню.
— Дай-ка я загляну в твою рабочую корзиночку. Так, наперсток, воск… две ложечки… ножницы, ножик, иголки… Отлично. Уложи все назад в корзинку. Что же было с вашими вещами, когда вы путешествовали вдвоем с папой? Наверно, все теряли!
— Конечно, тетушка, я много вещиц теряла. Но когда мы приезжали куда-нибудь, папа покупал мне новые.
— Господи, вот так воспитание!
— Но, тетушка, это очень удобно!
— Это недопустимое легкомыслие!
— Тетушка, а что же вы теперь будете делать? Сундук такой полный… Он не закроется.
— Должен закрыться! — произнесла Офелия повелительным тоном и, опустив крышку, всей тяжестью своего тела надавила на нее. Оставалась еще небольшая щелка. — Влезь на сундук, Ева, — решительно сказала мисс Офелия. — Если крышка закрылась раз, то должна закрыться и в другой раз. Этот сундук необходимо запереть на ключ. Это ясно как день.
Смущенный, должно быть, такой настойчивостью, сундук поддался, замок щелкнул и захлопнулся. Мисс Офелия повернула ключ и, вынув его, с торжествующим видом сунула в карман.
— Вот мы и готовы. Где же твой папа? Мне кажется, пора выносить вещи. Погляди, Ева, не видно ли его?
— Вон он стоит у своей каюты и ест апельсин.
— Неужели он не знает, что мы уже приехали? Сбегай, Ева, скажи ему!
— Папа никогда не торопится, — заявила девочка. — А потом, тетушка, мы ведь еще не у пристани… Поглядите, тетушка, вон там, в конце улицы, наш дом!
Пароход между тем с оглушительным ревом, словно утомленное гигантское чудовище, готовился пробить себе путь среди множества скопившихся в гавани судов. Ева радостно указывала мисс Офелии на башни, купола соборов и рыночные площади, по которым она узнавала родной город.
— Да, да, милая… Очень, очень красиво… Но, господи прости, где же твой отец?
На пристани уже начались шум, толчея и сутолока, всегда сопровождающие прибытие парохода. Служащие гостиниц устремляются к приезжим. Люди бегают взад и вперед, матери зовут своих детей, мужчины поспешно собирают вещи, толпа пассажиров заполняет сходни.
Мисс Офелия с решительным видом уселась на сундук, только что причинивший ей столько затруднений, и выстроила перед собой в строгом военном порядке все свои саквояжи, картонки, коробки и чемоданы, готовясь защищать их до последнего издыхания.
— Ваш багаж, сударыня!
— Ваш сундук, сударыня!
— Я понесу! Очередь моя!
— Нет, моя!
Офелия непоколебимо сидела на своем сундуке. Лицо ее выражало твердую решимость. Она сидела, прямая, как булавка, воткнутая в доску, держа в одной руке связку зонтиков и отбиваясь ею с энергией, способной обратить в бегство любого нападающего. Иногда она в глубочайшем недоумении обращалась к Еве, желая узнать от нее, о чем, собственно, думает ее отец.
