Слова эти были сказаны за завтраком через несколько дней после приезда мисс Офелии.
— Я очень рада ее приезду, — проговорила Мари, томно подпирая голову рукой. — Скоро она убедится, что в наших условиях хозяйка — вот кто настоящая рабыня.
— О, конечно, она в этом убедится, — подтвердил Сен-Клер, — а также убедится и во многом другом.
— Нас упрекают, — сказала Мари, — за то, что мы держим рабов. Как будто мы делаем это для себя! Если б мы заботились о себе, то отпустили бы их всех разом.
Ева глядела на мать своими большими, серьезными глазами. Казалось, ответ матери был ей не вполне понятен.
— Но тогда, мама, почему же ты их держишь? — спросила она просто.
— Право, не знаю… Нам на горе… Они отравляют мне жизнь. Они-то больше всего виновны в моем недомогании… Наши негры самые худшие из всех, какие существуют!
— Мари, вы сегодня поднялись с левой ноги, — шутливо заметил Сен-Клер. — Вы ведь сами знаете, что все это не так. Ну, хотя бы Мэмми, разве она не милейшее создание? Что бы вы делали без нее?
— Мэмми, конечно, отличная служанка, — сказала миссис Сен-Клер, — и все же она, как и все эти цветные, недопустимо эгоистична.
— О, эгоизм — ужасная вещь! — торжественно произнес Сен-Клер.
— Вот хотя бы, например, — продолжала Мари, — разве не эгоистично спать так крепко? Она отлично знает, что, когда повторяются мои припадки, я ежечасно нуждаюсь в мелких услугах. Ну, и что же? Ее ужасно трудно разбудить! Усилия, которые мне пришлось применить этой ночью, виной тому, что я сегодня так слаба.
— А разве она не просидела подле тебя все последние ночи, мама? — робко проговорила Ева.
— Кто это тебе сказал? — с досадой спросила Мари. — Значит, она жаловалась?
— Нет, она не жаловалась. Она только рассказывала, как плохо тебе бывало по ночам.
— Почему же, — спросил Сен-Клер, — вы не велите Розе или Джэн заменить ее на ночь или две? Она бы отдохнула.
— Как вы можете предложить мне нечто подобное, Сен-Клер? Вы, право, не думаете о том, что говорите! Прикосновение чужих рук довело бы меня до судорог! Если бы Мэмми была предана как должно, она легче переносила бы бессонные ночи. Мне рассказывали о людях, у которых такие преданные слуги. Но мне не выпало на долю такого счастья! — И Мари тяжело вздохнула.
Мисс Офелия выслушала эту речь с холодным достоинством, сжав губы, как человек, твердо решивший хорошенько разобраться в обстановке, раньше чем рискнуть высказаться.
— Мэмми, конечно, по-своему добра, — продолжала Мари. — Она кротка и почтительна. Но в глубине души она эгоистка и никогда не перестанет тосковать и просить о возвращении ее мужа. Когда я вышла замуж, я привезла ее сюда. Отец мой оставил себе ее мужа. Ее муж кузнец и был очень нужен моему отцу. Я полагала и говорила им, что, раз им уже не придется жить вместе, они должны считать себя разведенными. Мне следовало быть настойчивее и выдать Мэмми замуж за другого. Я этого не сделала. Я была чересчур добра и слабохарактерна. Я сказала Мэмми, что ей не придется видеться со своим мужем чаще, чем раз или два за всю дальнейшую жизнь, потому что воздух в тех краях, где живет мой отец, вреден для моего здоровья, и я не могу часто ездить туда. Я посоветовала ей выбрать себе кого-нибудь из здешних. Так нет же! Она и слышать об этом не захотела. Мэмми подчас ужасно упряма, но об этом знаю только я одна.
— У нее есть дети? — спросила мисс Офелия.
— Да, двое.
— Ей, наверно, очень тяжела эта разлука.
— Возможно. Но не могла же я привезти их сюда… Это два маленьких нечистоплотных зверька. Я не могла бы терпеть их близко от себя. И затем они отнимали бы у нее все ее время. Я уверена, что Мэмми была всем этим немного огорчена. Она так и не пожелала выбрать себе другого мужа и если б только могла, то хоть завтра вернулась бы к своему прежнему мужу. Да, да, я в этом уверена! Люди теперь так эгоистичны, даже лучшие из них!
— Тяжело и думать об этом, — сухо проговорил Сен-Клер.
Мисс Офелия остановила на нем проницательный взгляд. Она угадывала раздражение, накоплявшееся в нем, видела язвительную улыбку, морщившую его губы.
— Мэмми всегда была моей любимицей, — снова заговорила Мари. — Хотела бы я показать ее гардероб вашим служанкам на Севере: шелк, кисея и настоящий батист! Я не раз целыми днями возилась, делая для нее шляпы, чтобы она могла отправиться на какое-нибудь празднество. С ней всегда очень хорошо обращались и плетью наказывали не больше одного-двух раз за всю ее жизнь. Она ежедневно получала чай или крепкий кофе с белым сахаром…
Ева, все время слушавшая мать со странным сосредоточенным и углубленным выражением, иногда появлявшимся на ее лице, тихонько подошла к ней и обвила руками ее шею.
— В чем дело, Ева? Что тебе надо?
— Мама, — проговорила девочка, — не могла бы я посидеть около тебя ночь? Одну-единственную ночь? Я уверена, что не стала бы тебя расстраивать и не заснула бы… Я так часто не сплю по ночам… лежу и думаю…
— Какие глупости, дитя! Какие глупости! Странное ты существо, право!
— Ты позволишь, мама? Мне кажется… — робко добавила она, — мне кажется, что Мэмми не совсем здорова… Она говорила, что с некоторых пор у нее все время болит голова…
— Да, это одна из выдумок Мэмми! Мэмми такая же, как и все негры: она способна поднять бог весть какой шум, если у нее заболит голова или палец. Не следует им в этом потворствовать. Ни в каком случае! Для меня это стало принципом! — воскликнула она, обращаясь к Офелии. — Если вы только позволите рабам по всякому поводу жаловаться, вы скоро знать не будете, кого из них слушать! Я сама никогда не жалуюсь. Никто не знает, как я страдаю… По-моему, долг каждого человека страдать молча. И я молчу.
Это заявление было столь неожиданным, что в круглых глазах мисс Офелии отразилось безмерное удивление, которое она не в силах была скрыть, тогда как Сен-Клер от души расхохотался.
— Сен-Клер всегда смеется, стоит мне лишь намекнуть на мои страдания, — произнесла Мари голосом умирающей мученицы. — Как бы он когда-нибудь не пожалел об этом!
Мари поднесла платок к глазам.
Наступило тягостное молчание. Сен-Клер поднялся и, взглянув на часы, сказал, что ему необходимо уйти по делу. Ева выбежала за ним. Леди Сен-Клер и Офелия остались за столом одни.
— Сен-Клер всегда такой! — сказала Мари, резким движением спрятав платок, как только бесчувственный супруг, на которого этот платок должен был оказать воздействие, скрылся из глаз. — Он и понятия не имеет, как я страдаю все эти годы. Он был бы прав, если бы я когда-нибудь жаловалась или говорила о себе. Мужчинам надоедают плаксивые, вечно ноющие жены. Но я молчала, я покорилась своей судьбе… Да, покорилась. И Сен-Клеру стало казаться, что я все могу перенести.
Мисс Офелия не могла придумать подходящего ответа. Пока она размышляла, Мари утирала слезы и, казалось, разглаживала перышки, словно голубка после дождя. Тут же она завела с Офелией хозяйственный разговор о посуде, о мебели, о запасах — другими словами, обо всем, что Офелия должна была взять в свои руки. При этом она осыпала ее таким множеством советов и наставлений, что голова менее устойчивая, чем голова мисс Офелии, наверняка бы не выдержала.
