— Ты сам, обращаясь с ним таким образом, заставляешь его из страха лицемерить и лгать.
— Ева, ты так горячо заступаешься за Додо, что я, кажется, готов тебя приревновать!
— Но ведь ты избил его, а он ни в чем не был виноват!
— Ерунда! Пусть запишет в счет будущего. Следующий раз, когда он будет виновен, я не побью его! Додо всегда успеет заслужить порку. Но при тебе я больше не стану его бить, раз это тебя огорчает.
Объяснения Энрика не удовлетворили Еву. Но она поняла, что бесцельно продолжать разговор: ее кузен все равно не поймет ее чувств.
— На этот раз ты все сделал как надо, Додо, — снисходительно улыбаясь, произнес Энрик. — Подойди сюда и подержи лошадь мисс Евы, пока я подсажу ее в седло.
Додо подошел и встал около пони Евы. Лицо его выражало обиду, глаза были заплаканы.
Энрик с рыцарской любезностью подсадил Еву в седло и вложил в ее руки поводья.
Но Ева, не глядя на Энрика, склонилась к мулату.
— Ты славный мальчик, Додо, — произнесла она. — Благодарю тебя.
Пораженный ее голосом, Додо снизу вверх взглянул в это чудесное, кроткое личико. Он почувствовал, как слезы подступают к его глазам и кровь приливает к щекам.
— Сюда, Додо! — повелительно крикнул Энрик.
Додо бросился к нему и придержал лошадь, пока господин его вскакивал в седло.
— Вот тебе деньги, купи себе конфет! — Энрик бросил ему мелкую монету и, пришпорив коня, помчался вдогонку за Евой.
Оба брата Сен-Клер были свидетелями этой сцены. Грубость племянника возмутила Огюстэна, но он сдержался.
— Мне кажется, — произнес он с обычной иронией, — что перед нами яркий образец воспитания будущего республиканца!
— Энрик настоящий дьявол, когда в нем закипает кровь! — ответил Альфред.
— Ты, должно быть, считаешь это полезной школой для него? — довольно сухо спросил Огюстэн.
— Как бы я ни относился к этому, но помешать не в силах. Это не мальчишка, а ураган. Мать и я давно уже отступились от него. Но Додо — проходимец, и проучить его хлыстом только полезно.
— Разумеется, это поможет ему лучше усвоить первые строки республиканского катехизиса: все люди рождены свободными и равными.
— Фи, это одна из пресных глупостей, вывезенных из Франции. Давно пора эти сентиментальные бредни изъять из обращения!
— Вот именно, — многозначительно протянул Огюстэн.
— Для каждого из нас ясно, — продолжал Альфред, — что далеко не все люди рождаются свободными и равными. Ничего подобного! Я лично считаю, что в этой республиканской декларации — правды не более половины. Люди богатые, образованные, хорошо воспитанные, одним словом — цивилизованные должны пользоваться равными правами. Но чернь — ни в коем случае!
— Прекрасная мысль… особенно если удается удержать чернь в таком положении. Но во Франции настал и ее час.
— Потому-то и следует держать чернь в повиновении! Именно так я и намерен поступать, — произнес Альфред, с силой топнув ногой, словно желая кого-то придавить к земле.
— Тем страшнее чернь, когда она сбрасывает иго, — задумчиво проговорил Огюстэн. — Достаточно вспомнить Сан-Доминго
[22].
— Ерунда! — решительно сказал Альфред. — В нашей стране мы сумеем предотвратить такие вспышки! Мы обязаны воспротивиться всей этой дурацкой болтовне о необходимости воспитания и образования для черни, которая сейчас стала такой модной. Низшие классы не должны получать образования. Это ясно как день!
— Но воспитание они все же получают, — заметил Огюстэн спокойно. — Весь вопрос — какое. Наша система — воспитывать их с помощью насилия и варварства. Мы порываем со всеми законами гуманности и стараемся превратить их в грубых животных. Если же им удастся одержать над нами верх — они именно так и поведут себя…
— В том-то и дело, что они не должны одержать верх!
— Правильно, — сказал Сен-Клер, — разведите пары до высшего напряжения, закройте предохранительный клапан и сядьте на него. Куда-то вы полетите!..
— Ничего, — возразил Альфред. — Поживем — увидим. Я, во всяком случае, готов безбоязненно сидеть на предохранительном клапане, пока котлы достаточно крепки и машина работает бесперебойно.
— Дворяне при дворе Людовика XVI
[23] думали примерно так же. Австрия и Пий IX
[24] придерживаются таких же взглядов, но в один прекрасный день вы все столкнетесь в воздухе, когда… котлы взорвутся.
— Время покажет! — со смехом бросил Альфред.
— Так вот я тебе говорю, — вскричал Огюстэн, — если в наше время что-либо можно предсказать с уверенностью, так это восстание масс и победу низших классов, которые станут высшими!
— Будет тебе, будет, Огюстэн! Это одна из очередных глупостей, которые проповедуют красные республиканцы. Черт возьми, ты настоящий уличный агитатор! Что касается меня, то я надеюсь умереть до того, как власть попадет в их грязные лапы.
— Грязные или нет, но эти руки будут управлять вами. Их очередь настанет! И у вас будут такие правители, каких вы сами сумели создать. Французское дворянство держало народ без штанов и дождалось правительства санкюлотов, то есть бесштанников! А Гаити
[25]…
— Ради создателя, Огюстэн! Хватит об этом Гаити! Гаитяне — не англосаксы, будь они англосаксами, все сложилось бы по-иному.
— Можешь не сомневаться, что если и у нас прозвучит набат, подобный тому, что прозвучал в Сан-Доминго, то в рядах восставших будут и те, в чьих жилах кровь белых отцов смешалась с жаркой материнской кровью. И все они: и негры, и мулаты — не допустят больше, чтобы их продавали, покупали, обращались с ними, как с живым товаром. Поверь мне, они восстанут! Должны восстать!
— Безумие! Вздор!
— О, это обычный ответ! — сказал Огюстэн.
— Нет, в самом деле, у тебя талант пропагандиста! — воскликнул Альфред смеясь. — Но не беспокойся о нас: наша власть обеспечена, сила в наших руках. — И, снова топнув ногой, он добавил: — Эта раса повержена наземь, и она никогда не поднимется.
