— Новый каприз! — произнесла миссис Сен-Клер. — Зачем это тебе?
— Оставь, мама, неужели ты против того, чтобы Топси приносила мне цветы? Скажи, неужели против?
— Как хочешь, дорогая, как хочешь! Топси! Ты слышала, что сказала мисс Ева? Исполни ее желание!
Топси поклонилась и, опустив глаза, медленно удалилась. Ева заметила, как по ее черной щеке скатилась слеза.
— Вот видишь, мама, я знала, что Топси хотела доставить мне удовольствие.
— Глупости! Она стремится делать одни только гадости. Она знает, что нельзя трогать цветы, и нарочно трогает. Вот и все! Но если тебе это нравится — пусть!
Ева, утомленная, снова легла на кушетку.
— Мама, — проговорила она после некоторого молчания, — мне хотелось бы обрезать мои волосы.
— Зачем?
— Я хочу подарить их на память моим друзьям… пока я могу это сделать сама. Пожалуйста, попроси кузину обрезать их.
Мари позвала мисс Офелию. Когда она вошла, девочка, встряхнув свои длинные темно-золотистые косы так, что они рассыпались у нее по плечам, весело сказала:
— Подойдите сюда, кузина, и остригите овечку!
— Что это такое? — воскликнул Сен-Клер, неожиданно входя в комнату.
— Папа, я попросила кузину отрезать часть моих волос. Их слишком много у меня, и от их тяжести болит голова. Потом, мне хочется несколько прядок подарить…
— Только осторожно, кузина! — взмолился Сен-Клер. — Срезайте сзади, там не так будет заметно. Локоны Евы — моя гордость!
— О папочка! — с грустью сказала девочка.
Затем она движением руки подозвала отца.
Сен-Клер сел возле нее.
— Папа, — сказала она, — я слабею с каждым днем. Я знаю, что меня скоро не станет… Мне хотелось бы поговорить с тобой… откладывать дальше нельзя. Поговорим сейчас?
— Хорошо, дорогая моя, — прошептал Сен-Клер, одной рукой закрывая глаза, а другой сжимая руку дочери.
— Я хочу, чтобы сюда собрались все наши домашние. Я должна кое-что сказать им…
— Хорошо, — глухо произнес Сен-Клер.
Мисс Офелия созвала слуг, и скоро все собрались в комнате Евы.
Ева лежала, откинувшись на подушки. Распустившиеся волосы рассыпались по ее плечам. Лихорадочный румянец резко выделялся на прозрачно-бледном лице. Большие грустные глаза задумчиво остановились на каждом из присутствующих.
В комнате царило глубокое молчание. Все казались опечаленными тяжелым предчувствием. Женщины закрывали лица передниками.
— Я просила вас прийти, друзья мои, — заговорила Ева, приподнимаясь, — потому что я всех вас люблю и мне хочется кое-что сказать вам на прощание…
Ее прервали вздохи, плач и жалобные причитания, раздавшиеся со всех сторон.
Она немного помолчала и затем продолжала с такой торжественной серьезностью, которая заставила всех замолкнуть:
— Я знаю, что вы меня тоже любите…
— О да, да! Все! Дорогая, маленькая мисс! — почти разом сорвалось со всех уст.
— Я знаю это, чувствую всем сердцем, — продолжала девочка. — Все вы до единого были добры ко мне. И мне хочется кое-что подарить вам, что заставит вас вспомнить обо мне. Каждому из вас я дам по одному своему локону…
Невозможно описать эту сцену: плача и рыдая, слуги окружили Еву, получая из ее рук последний знак любви.
Мисс Офелия, опасавшаяся слишком сильного впечатления, которое эта сцена должна была произвести на больную, постепенно одного за другим выпроваживала всех слуг. Остались только Том и Мэмми.
— Дядя Том, — сказала Ева, — вот этот самый красивый локон я оставила для тебя… А ты, милая, добрая, ласковая моя Мэмми, — произнесла она, в порыве нежности обхватив шею негритянки, — я знаю, тебе будет трудно расстаться со мной…
— О мисс Ева, мисс Ева! Как же я буду жить без вас? — пролепетала преданная женщина и разразилась бурными рыданиями.
Мисс Офелия мягко выпроводила Тома и Мэмми на веранду. Она повернулась к кровати, полагая, что уже больше никого не осталось в комнате, и неожиданно увидела Топси.
— Откуда ты взялась, гадкая девчонка? — резко спросила она.
— Я была здесь, — проговорила Топси, утирая глаза. — О мисс Ева! Я была такая злая… Но неужели вы мне ничего не дадите?
— Что ты, что ты, бедная моя Топси! — тихо сказала Ева. — Я и тебе тоже дам локон. Каждый раз, когда ты взглянешь на него, ты вспомнишь, что я тебя любила и желала тебе добра…
— О мисс Ева!.. — Топси закрыла лицо передником.
Мисс Офелия молча увела ее из комнаты. Когда они ушли, Ева тихо коснулась руки отца.
— Папа…
Сен-Клер вздрогнул.
— Дорогой мой папа, — повторила Ева.
— Нет, нет, не могу! — почти вскрикнул Сен-Клер, поднимаясь с кресла. — Мне не вынести этой муки! Небо слишком жестоко поразило меня!
В голосе его послышалась нестерпимая горечь.
— Папа, — воскликнула Ева, — ты разрываешь мне сердце! — Она бросилась отцу на шею и так горько разрыдалась, что перепугала всех.
— Ева, маленькая моя, успокойся, успокойся! — повторял Сен-Клер. — Не огорчайся, не плачь… Видишь, я уже успокоился…
Девочка прильнула к груди отца, и он, склонившись, старался утешить ее ласковыми словами.
Мари поднялась и выбежала из комнаты.
— Ты мне не подарила локона, — произнес Сен-Клер с печальной укоризной.
— Вот все эти для тебя и для мамы, — сказала Ева, тряхнув головой. — И доброй кузине Офелии вы тоже дайте… Но этим бедным, несчастным людям я хотела подарить мои локоны сама, чтобы о них потом не забыли.
Ева быстро угасала. Нельзя было больше обманывать себя, надеяться. Ее спальня превратилась в комнату тяжело больной. Днем и ночью мисс Офелия неутомимо выполняла обязанности внимательной сиделки. Только теперь, в эти горестные дни, Сен-Клеры могли оценить ее по достоинству. У нее были такие необыкновенно ловкие руки, такой внимательный глаз! У нее была ясная голова, и она никогда не терялась, ничего не забывала, ничем не пренебрегала, не ошибалась. Если раньше многие, пожимая плечами, посмеивались над ее странностями и смешными привычками, так сильно отличавшимися от беззаботной лени южан, то теперь им пришлось признать, что в данной обстановке она оказывалась самым нужным и ценным человеком.
Том много времени проводил с Евой. Нервы девочки были возбуждены. Ее успокаивало, когда ее носили на руках по комнате, и Том был счастлив, что мог, уложив девочку на подушку, носить ее по веранде. Если освежающий ветерок дул со стороны озера и Ева чувствовала себя лучше, он выходил с нею в сад и прохаживался, держа ее на руках, в тени апельсиновых деревьев или же усаживался где-нибудь и пел ей старинные песни.
