— Думаю, что ты прав, Том. И ты скоро уедешь… это будет приблизительно через месяц. Хотя… может быть, тебе и не следовало бы этого делать, кто знает…
— Я не уеду, — сказал Том, — пока я могу быть полезен мастеру, пока мастера грызет тоска…
— Пока меня грызет тоска… — задумчиво, глядя в окно, повторил Сен-Клер. — Ты в самом деле думаешь остаться со мной так долго? Ах, добрый мой Том, — продолжал он, положив руку на его плечо, — славный ты человек… Нет, я не стану так долго задерживать тебя. Поезжай к своей жене и детям…
Разговор был прерван приездом гостей.
Мари Сен-Клер переживала смерть Евы настолько глубоко, насколько вообще была способна что бы то ни было переживать. А так как ей свойственно было делать несчастными всех окружающих, когда несчастье поражало ее, то рабы ее сейчас имели достаточное основание горевать и оплакивать свою маленькую хозяйку, мягкое обхождение и великодушное заступничество которой не раз ограждали их от деспотизма ее матери.
Мисс Офелия тоже по-своему болезненно ощущала потерю Евы. Но в ее честном и добром сердце горе приносило другие плоды: она стала покладистее и мягче. Так же ревностно относилась она к своим обязанностям, к любому делу, за которое бралась, но стала как-то спокойнее, сдержаннее. Офелия уделяла теперь большое внимание воспитанию Топси. Она уже не вздрагивала от отвращения при прикосновении к девочке, и ей не нужно было скрывать неприязнь, которую она уже не испытывала.
Топси также изменилась к лучшему.
— Мне кажется, вам в самом деле удастся сделать из Топси человека, — сказал однажды Сен-Клер. — Не покидайте ее, Офелия…
— Девочка делает успехи, — согласилась мисс Офелия. — Но, Огюстэн, — добавила она, касаясь руки Сен-Клера, — я хочу спросить вас об одной вещи… Кому принадлежит Топси — вам или мне?
— Что за вопрос! Я подарил ее вам.
— Но не законным путем. Я хотела бы, чтобы она была моей легально.
— О-о, кузина! А что скажет на это объединение аболиционистов? Вы в роли рабовладельца! Боюсь, что в покаяние за такой грех будет учрежден однодневный пост.
— Не говорите пустяков! Я хочу, чтобы Топси была моей для того, чтобы увезти ее в свободные штаты и там освободить. Тогда все сделанное мною не пропадет понапрасну.
— Кузина, кузина, планы у вас прямо бунтовщические! Я не имею права поддерживать вас на этом пути.
— Бросьте шутить, Огюстэн! Поговорим серьезно. Все мои старания сделать из нее порядочную девушку пропадут даром, если мне не удастся оградить ее от роковых условий рабства. Если вы хотите, чтобы она действительно стала моей, составьте формальную дарственную, официальный акт.
— Хорошо, хорошо, обязательно сделаю. — И, усевшись в кресло, он спокойно развернул газету.
— Сделайте это сейчас! — попросила Офелия.
— Что за поспешность?
— Сейчас как раз подходящий момент. Вот вам перо, чернила, бумага… Пишите!
Сен-Клер, как и большинство людей такого склада, не любил, чтобы его торопили с делом, спешность которого для него не была очевидной. Его раздражали педантичность и настойчивость мисс Офелии.
— Господи, не понимаю, неужели вам мало моего слова!
— Я хочу иметь полную уверенность, — сказала Офелия. — Вы можете умереть, разориться, и тогда, несмотря на все мои старания, Топси может быть продана с аукциона.
— Какая предусмотрительность! Ничего не поделаешь: раз уж я попал в вашу власть, мне остается только подчиниться.
Сен-Клер быстро составил акт. Он был знаком с необходимыми формальностями, и это не представило для него трудности.
— Вот, мисс Вермонт, все в порядке. — Он протянул ей бумагу.
— Давно бы так, — с улыбкой похвалила его Офелия. — Но разве не нужна еще подпись свидетеля?
— Вы правы. Мари, — произнес он, приоткрывая дверь в комнату жены, — кузине хочется иметь ваш автограф. Не подпишете ли вы этот документ?
— Что это? — спросила Мари, пробегая бумагу. — Да ведь это просто забавно! Я считала, что кузина такая противница рабства, и вдруг она допускает… Впрочем… — И она небрежно поставила на документе свое имя.
— Теперь она душой и телом принадлежит вам, — сказал Сен-Клер, подавая документ мисс Офелии.
— Она принадлежит мне не более, чем принадлежала до этого, — сказала Офелия. — Но теперь я имею возможность защитить ее, если это будет нужно.
— Она ваша по всем правилам закона, — сказал Сен-Клер и, вернувшись в гостиную, снова взялся за газету.
Мисс Офелия, избегавшая по возможности оставаться в обществе Мари, последовала за ним, не забыв, однако, убрать дарственную. Усевшись в кресло, она принялась за вязанье.
— Огюстэн, — сказала она неожиданно, — сделали ли вы что-нибудь для ваших слуг на случай вашей смерти?
— Нет.
— Ведь может наступить момент, когда ваша снисходительность по отношению к ним принесет им большой вред…
Эта мысль не раз приходила самому Сен-Клеру, но он ответил небрежно, продолжая читать газету:
— Я займусь этим как-нибудь на днях…
— Когда?
— Когда-нибудь… позже…
— А если вы умрете до этого?
— Да что вы, кузина! Что это значит?
Отложив газету, он вплотную подошел к ней и заглянул ей в глаза.
— Не находите ли вы у меня признаков желтой лихорадки или холеры? — спросил он. — Почему вы так настойчиво хотите заставить меня заняться моими предсмертными делами?
— И в расцвете жизни смерть стоит у нас за плечами, — проговорила Офелия.
Сен-Клер прошелся по комнате и остановился у дверей, которые вели на веранду. Он хотел оборвать этот разговор, который был ему неприятен. Но про себя он все время машинально повторял: «Смерть!» Он оперся о балюстраду и остановил свой взор на струях фонтана, которые взлетали вверх и, рассыпавшись на тысячу сверкающих брызг, падали обратно в бассейн. Затем, словно сквозь густой туман, он увидел цветы, деревья, расставленные во дворе вазы. Снова он повторил это таинственное, пугающее слово «смерть».
Долго просидел он на террасе. Затем встал и, углубившись в свои мысли, стал ходить взад и вперед по веранде. Казалось, он забыл обо всем окружающем, и Тому пришлось напомнить ему, что уже дважды звонили к чаю.
За столом Сен-Клер сидел все такой же задумчивый и рассеянный. После чая Мари, Офелия и он перешли в гостиную. Никто не произносил ни слова.
Мари улеглась на кушетку и вскоре уснула.
Мисс Офелия вязала.
Сен-Клер сел за рояль и сыграл несколько грустных мелодий. Спустя некоторое время он встал, выдвинул какой-то ящик и достал из него старую тетрадь нот с пожелтевшими листами. Опустившись на стул, он перелистал несколько страниц.
