— Взгляните, — сказал он мисс Офелии. — Эти ноты принадлежали моей матери. Посмотрите, вот это вписано ее рукой… Это выдержки из «Реквиема» Моцарта. Она переписала это сама.
Мисс Офелия, поднявшись, подошла к нему и заглянула в ноты.
— Она часто пела это, — сказал Сен-Клер. — Мне кажется, я и сейчас слышу ее…
Он взял несколько торжественных аккордов и вполголоса запел.
Услышав пение, Том вошел в гостиную и остановился у дверей. Исполнение Сен-Клера было проникнуто страстью. Голос и инструмент изливали поток глубокой и чарующей гармонии, тайну которой Моцарт гениально раскрыл в своем изумительном реквиеме.
Умолкнув, Сен-Клер некоторое время продолжал сидеть за роялем, опершись головой на руку. Затем он поднялся и зашагал взад и вперед по комнате.
— Дорогая моя маленькая Ева! Бедная детка! — произнес он. — Это ты толкнула меня на путь больших перемен…
Впервые после смерти дочери он заговорил о ней, и видно было, что ему с трудом удавалось преодолеть волнение.
— Вот, — продолжал он, — как я понимаю долг человека: он обязан отдать все силы свои и способности на борьбу с чудовищной системой подлости и несправедливости, на которой зиждется наш общественный порядок. Он обязан даже быть готовым к тому, чтобы пожертвовать своей жизнью, если это окажется необходимым.
— Почему же вы до сих пор бездействовали? — тихо спросила Офелия.
— Потому, что благих намерений хватало только на то, чтобы лечь на кушетку и проклинать всех, в частности духовенство, за то, что они не способны на жертвы. Требовать же от других, чтобы они шли на мученичество, легче всего!
— А теперь вы готовы действовать?
— Никому не ведомо будущее… Я сейчас смелее, чем прежде. Я утратил все, а тот, кому нечего терять, спокойнее идет на риск.
— Что же вы рассчитываете делать?
— Выполнить свой долг по отношению к слабым и бедным так, как я его понимаю. Начну со своих слуг, для которых до сих пор ничего не делал. А позже, кто знает, я, может быть, постараюсь быть полезным целой категории людей… Попытаюсь сделать что-нибудь, чтобы спасти мою страну от позора, тяготеющего над ней.
— Считаете ли вы возможным, чтобы все рабовладельцы согласились на освобождение своих невольников?
— Не знаю… Но настало время решительных действий. То тут, то там на земном шаре проявляются героизм и готовность к жертвам. Быть может, и среди нас найдутся благородные сердца, которые не будут расценивать людей в долларах и центах.
— Трудно этому поверить, — недоверчиво произнесла Офелия.
— Но предположите, что в одно прекрасное утро мы возьмем да освободим тысячи наших рабов. Кто займется их воспитанием? Кто научит их правильно использовать свою свободу? Оставаясь среди нас, они ничему не научатся. Мы, южане, сами слишком ленивы и неподвижны, чтобы воспитать в них энергию и работоспособность, без которых из них не выйдет настоящих людей. Они отправятся на Север, где труд в моде и все люди работают. Но скажите откровенно: достаточно ли сильно у вас на Севере чувство долга и любви к ближнему, чтобы вы согласились взять на себя роль опекунов и воспитателей? Вы посылаете сотни тысяч долларов на содержание всяких миссионеров, но согласитесь ли вы на то, чтобы в ваши города и поселки хлынули эти чернокожие? Если мы освободим их, займетесь ли вы их воспитанием? Сколько семейств в ваших городах согласится приютить у себя семью негров? Найдется ли хоть один коммерсант, который согласится принять к себе Адольфа, если я сделаю из него приказчика? Если б я захотел поместить Джэн и Розу в школу, сколько школ в ваших свободных штатах согласится принять их? А между тем они по цвету своей кожи такие же белые, как многие наши северянки и южанки. Вы видите, кузина, что я рассуждаю здраво. Наше положение неприятно. Мы, южане, официальные угнетатели негров, но закоренелые предрассудки северян гнетут негров не менее жестоко.
— Это правда, кузен. Это правда, и я испытывала это сама… Но я преодолела эти предрассудки, и мне кажется, что на Севере есть люди, которым достаточно будет разъяснить, в чем заключается их долг… Я думаю все же, что мы это сделаем.
— Вы — безусловно! Я знаю, что вы сделаете все, что сочтете своим долгом.
— Господи боже мой, я уж вовсе не такая особенная, — сказала мисс Офелия. — Другие поступят так же, как я. Например, я собираюсь взять Топси к себе домой… Кроме того, Огюстэн, мне известно, что на Севере есть много людей, которые стремятся именно к тому, о чем мы говорим.
— Да, но их ничтожное меньшинство. А если число освобождаемых будет значительно, мы услышим, как они заговорят!
Мисс Офелия ничего не ответила. Несколько минут длилось молчание. Тень мрачной задумчивости лежала на лице Сен-Клера.
— Не знаю, — произнес он наконец, — почему я сегодня все время вспоминаю свою мать… Как странно, что прошлое подчас встает перед нами, как живое. Я, пожалуй, пройдусь немного, — сказал он вдруг, — и заодно посмотрю, что пишут в вечерних газетах.
Взяв шляпу, он вышел из комнаты.
Том последовал за ним до ворот и спросил, не желает ли хозяин, чтобы он сопровождал его.
— Не нужно, друг мой, я вернусь через час.
Том уселся под навесом веранды.
Вечер был ясный и теплый. Том глядел на фонтан, струи которого серебрились при свете луны, и прислушивался к журчанью воды. Он думал о своем доме, о семье. Ведь скоро он будет свободен, скоро увидится с ними. Думал о том, как он будет работать, заработает деньги на то, чтобы выкупить жену и детей. Затем он вспомнил Еву, и ему стало казаться, что прекрасное лицо ее и золотистые волосы мелькнули в сверкающей водяной пене. Он уснул, и ему приснилось, что она приближается к нему, воздушная и легкая, как при жизни… Тома разбудил громкий стук в ворота, шум голосов и шагов.
Он бросился отпирать. Вошли какие-то незнакомые люди. Они внесли на носилках чье-то тело, закутанное в плащ. Свет фонаря резко осветил лицо лежащего. Том пронзительно вскрикнул. Это был крик отчаяния и ужаса. Люди с носилками двинулись к дому, достигли дверей гостиной, где сидела Офелия, занятая вязаньем…
Как узнали позже, Сен-Клер зашел в кафе, чтобы просмотреть вечернюю газету. Пока он читал, в зале произошла драка. Сен-Клер и кое-кто из сидевших за столиками бросились разнимать дерущихся, и Сен-Клер был ранен в бок кривым ножом, который он пытался отнять у одного из дерущихся.
Дом наполнился плачем и жалобами. Рабы в отчаянии бросались на землю, рвали на себе волосы, бесцельно бегали взад и вперед.
Мари лежала в полуобморочном состоянии. Только Том и мисс Офелия в какой-то степени сохраняли присутствие духа.
Мисс Офелия превратила одну из кушеток в постель. На ней уложили раненого, обливавшегося кровью. Сен-Клер лишился чувств от боли и слабости. Кроме того, он потерял много крови. Мисс Офелия поднесла к его носу ароматическую соль. Сен-Клер пришел в себя, раскрыл глаза, обвел взглядом комнату и остановил его на портрете матери.
