Приехал врач и, осмотрев больного с помощью мисс Офелии и Тома, тщательно наложил повязку. По его виду все поняли, что надежды нет. Рыдая, слуги толпились у дверей.
— Их необходимо удалить, — сказал доктор. — Помочь ему сейчас может лишь полный покой.
Сен-Клер открыл глаза и взглянул на людей, которых мисс Офелия и врач пытались выпроводить из комнаты.
— Бедные… — проговорил он, и по лицу его скользнуло выражение раскаяния.
Прошло некоторое время, вдруг Сен-Клер положил свою руку на руку Тома, стоявшего у его постели, и прошептал:
— Бедный Том… Я умираю…
— Позвать священника? — спросил врач.
Сен-Клер отрицательно покачал головой. Губы его что-то беззвучно шептали.
— Сознание затемняется… — тихо произнес врач.
— Напротив, — с неожиданной энергией проговорил Сен-Клер. — Только сейчас оно прояснилось!
Смертельная бледность покрыла его лицо, и вместе с нею выражение умиротворенности и покоя появилось в его чертах, будто у засыпающего ребенка.
Несколько минут он лежал совершенно неподвижно.
Том видел, что рука смерти опускается на чело его хозяина. Но Сен-Клер еще раз открыл глаза. Отсвет радости мелькнул в его глазах, той радости, которую испытывают при свидании с любимым человеком. «Мать моя…» — прошептал он, и все было кончено.
Глава XXIX
Беззащитные
Часто рассказывают об отчаянии негров, которые теряют доброго хозяина. Удивляться тут нечему. Нет на свете существа более несчастного и заслуживающего большего сострадания, чем раб при таких обстоятельствах. Ребенок, потерявший отца, может рассчитывать на защиту закона, на поддержку со стороны друзей умершего. Он что-то представляет собой, на что-то может надеяться. Он занимает какое-то положение, имеет какие-то права. Раб — ничто! Закон не признает за ним никаких прав. Это — товар. Если когда-либо за ним признавали право на какие-то человеческие желания и потребности, он был обязан этим лишь доброй воле своего хозяина. Не стало хозяина — и все идет прахом.
Невелико число тех, кто своей неограниченной и безответственной властью умеет пользоваться человечно. Это известно всем, а рабу — лучше всех. Девяносто девять шансов за то, чтобы попасть в руки жестокого и деспотичного хозяина. Один шанс — встретить хозяина доброго и справедливого. Смерть доброго хозяина приходится долго и тяжко оплакивать.
Отчаяние и ужас охватили дом, когда скончался Сен-Клер. Он был скошен смертью в расцвете сил. У Мари, пока длилась агония ее супруга, обморок следовал за обмороком, и тот, с кем она была связана узами брака, покинул ее навсегда, не обменявшись с нею даже единым прощальным словом.
Мисс Офелия, со свойственной ей выдержкой и силой воли, до последней минуты не покидала своего кузена. Все внимание свое она сосредоточила на том, чтобы предупредить малейшее его желание и сделать все необходимое для него.
Том также не отходил от постели умирающего.
Он был полон мыслями о безвременной кончине Сен-Клера и, отдавая последний долг праху своего господина, не задумывался над тем, что эта нежданная смерть обрекает на рабство, от которого ему уже не найти избавления.
Похороны были обставлены со всей подобающей пышностью: торжественные лица и молитвы, креп и черные драпировки…
Затем холодные, мутные волны повседневной жизни потекли по своему обычному руслу. Вскоре перед всеми встал печальный вопрос: что же делать дальше?
Этот вопрос задавала себе и Мари, которая, сидя в длинном траурном одеянии среди своих встревоженных рабов, рассматривала образцы крепа и всевозможных черных тканей.
Этот же вопрос задавала себе и мисс Офелия, помыслы которой уже устремлялись к ее дому на Севере.
Этот вопрос с ужасом задавали себе и невольники, хорошо знавшие жестокий и бесчувственный нрав госпожи, в руках которой они теперь находились. Всем было известно, что снисходительность, до сих пор проявлявшаяся по отношению к ним, зависела не от хозяйки, а от хозяина, и что теперь, когда его не стало, ничто уже не оградит их от тирании этой женщины, которую горе еще более ожесточило.
Прошло недели две после похорон. Мисс Офелия работала у себя в комнате. Раздался робкий стук в дверь: вошла Роза, хорошенькая маленькая квартеронка, о которой мы уже неоднократно упоминали. Волосы ее были растрепаны, а глаза вспухли от слез.
— О мисс Фили! — воскликнула она, падая на колени и хватаясь за складки платья Офелии. — Пойдите, пойдите к госпоже, заступитесь за меня! О, горе мне, горе! Она хочет отправить меня в исправительный дом, чтобы меня там выпороли… Вот, посмотрите! — И она протянула мисс Офелии какую-то бумажку.
Это был приказ, написанный нежной и белой ручкой Мари и адресованный содержателю дома для бичевания рабов с требованием нанести предъявительнице пятнадцать ударов кнутом.
— Что ты натворила? — спросила мисс Офелия.
— Вы ведь знаете, мисс Фили, у меня такой скверный характер… Я, конечно, виновата. Я примеряла миссис Мари платье… Она дала мне пощечину. Я не удержалась и сказала… Я была невежлива… Она объявила, что сумеет справиться со мной и раз навсегда отучит слишком высоко поднимать голову. И она написала вот это и приказала отнести. Лучше уж меня убили бы на месте!
Мисс Офелия сидела, в нерешительности держа бумажку в руках.
— Видите, мисс Фили, — продолжала между тем Роза срывающимся голосом, — я не кнута боюсь… если бы секли меня вы или миссис Мари… Но ведь пороть меня будет мужчина, да еще такой ужасный! О мисс Фили, стыд, стыд-то какой!
Мисс Офелии и до этого было известно, что существовал общепринятый обычай посылать женщин и даже молодых девушек в специальные заведения, где их пороли мужчины, достаточно подлые и гнусные, чтобы заниматься таким ремеслом. Поэтому, когда к ней прибежала Роза, в душе мисс Офелии вспыхнуло чувство оскорбленной женской чести. Но, как всегда, осторожная и умеющая владеть собой, она сдержалась.
— Побудь здесь, дитя мое, — сказала она внешне спокойно, скомкав в руке бумажку, — я попробую поговорить с твоей госпожой.
— Позор! Возмутительно, чудовищно! — шептала она, направляясь в комнату Мари.
Она застала Мари сидящей в глубоком кресле. Мэмми расчесывала ей волосы, Джэн растирала ноги.
— Как вы чувствуете себя сегодня? — спросила мисс Офелия.
Глубокий вздох, глаза полузакрылись — таков был первый ответ Мари.
— О, я и сама не знаю, кузина, — томно произнесла она спустя несколько мгновений. — Не хуже, чем мне вообще дано себя чувствовать… — И она вытерла глаза батистовым платочком с черной каймой в палец шириной.
