— Я зашла к вам, — начала мисс Офелия с тем легким и сухим покашливанием, которое нередко служит предисловием к затруднительному разговору, — я зашла к вам поговорить об этой несчастной Розе…
Глаза Мари широко раскрылись, кровь залила ее бледные щеки, и она резким тоном произнесла:
— Не понимаю! В чем дело?
— Она раскаивается в своем проступке.
— Неужели? Она еще не так будет раскаиваться! Слишком долго я терпела наглость этой твари.
— Но не можете ли вы наказать ее как-нибудь по-другому? Не так позорно?
— Наоборот! Чем позорнее, тем лучше! Этого-то я и хочу. Всю жизнь она кичилась тем, какая она хрупкая, нежная, гордилась своей смазливой физиономией и господскими манерами. Она, в конце концов, совершенно забыла, кто она такая. Я дам ей такой урок, который сразу сломит ее гордость!
— Но, кузина, если вы уничтожите у молодой девушки чувство стыдливости, вы тем самым развратите ее…
— Стыдливость? — воскликнула Мари, презрительно засмеявшись. — Подходящее слово, нечего сказать, для такой твари! Я заставлю ее понять, что она, несмотря на все свои ужимки, ничем не лучше любой потаскушки, которая в лохмотьях шатается по улицам… Не посмеет она больше задирать передо мной нос!
— Я уверена, что потом вы пожалеете об этой жестокости, — все еще сдерживаясь, проговорила мисс Офелия.
— Хотела бы я знать, в чем здесь жестокость! — воскликнула Мари. — Я приказала нанести ей всего пятнадцать ударов и добавила, чтобы ее били не слишком сильно. Какая же тут жестокость?
— Вы не видите здесь жестокости? Так будьте уверены: любая молодая девушка предпочтет смерть такому наказанию.
— Возможно, но только девушка, обладающая вашей чувствительностью. Эти твари к таким вещам привыкли. Нет другого способа справиться с ними. Дайте им только волю, и они так зазнаются, что с ними не будет никакого сладу. Это и случилось с моими рабами. Но теперь я уже начинаю с ними справляться по-своему, и пусть они знают, что им грозит порка, если они не изменят своего поведения.
Мари угрожающим взглядом обвела комнату. Джэн вздрогнула, склонив голову, словно понимая, что эта угроза относится и к ней. Мисс Офелия стояла с таким видом, будто проглотила какую-то смесь, готовую вот-вот взорваться. Казалось, она не выдержит, но, понимая всю бесцельность спора с Мари, она постаралась овладеть собой и молча вышла из комнаты.
Как ни тяжело это было, но мисс Офелии предстояло сообщить Розе, что ничего не удалось сделать для облегчения ее участи.
Не прошло и минуты, как вошел слуга и заявил, что хозяйка приказала немедленно отвести Розу в помещение для порки, и ее потащили туда, невзирая на слезы и сопротивление.
Несколько дней спустя Том, задумавшись, стоял на веранде. К нему подошел Адольф, который со дня смерти своего хозяина находился в страшно подавленном состоянии. Адольф хорошо знал, что хозяйка терпеть его не может, но при жизни хозяина он не обращал на это внимания. Зато теперь он трепетал от страха, не зная, что его ожидает.
Мари уже несколько раз совещалась со своим поверенным. Посоветовавшись еще с братом своего мужа, она решила продать дом и всех рабов, оставив только тех, кто принадлежал ей лично: их она предполагала увезти с собой на плантацию своего отца.
— Знаешь ли ты, Том, — сказал Адольф, — что всех нас собираются продать?
— Кто тебе сказал?
— Я спрятался за портьерой, когда хозяйка беседовала со своим поверенным. Через несколько дней нас всех отправят на аукцион.
— Да исполнится воля всевышнего, — сказал Том, скрестив на груди руки и глубоко вздохнув.
— Никогда уж нам не найти такого хозяина! — робко проговорил Адольф. — Но уж лучше быть проданным, чем оставаться у нашей госпожи.
Том отвернулся, сердце его было полно тоской. Надежда на свободу, смутная мечта о свидании с женой и детьми, картина встречи с ними возникали перед ним так, как моряку на идущем ко дну корабле мерещатся острый шпиль церкви и близкие сердцу крыши родной деревни.
Том крепче прижал руки к груди, стараясь подавить подступающие к горлу слезы и найти утешение в молитве; но чем настойчивее он заставлял себя повторять: «Господи, да будет воля твоя!» — тем мучительнее становилось его отчаяние, тем сильнее он жаждал свободы.
Он отправился к мисс Офелии, которая после смерти Евы особенно сердечно относилась к нему.
— Мисс Фили, — сказал он, — мистер Сен-Клер обещал отпустить меня на свободу. Он даже предпринял кое-какие шаги для этого. И вот я хотел попросить вас быть такой доброй и поговорить с хозяйкой… Может быть, хозяйка доведет до конца… раз мистер Сен-Клер желал этого…
— Я поговорю с нею, Том. Но если это зависит от миссис Сен-Клер, у меня мало надежды на успех… Попытаться я все же попытаюсь.
Разговор этот произошел через несколько дней после истории с Розой и в то время, как мисс Офелия деятельно готовилась к отъезду.
Подумав хорошенько, мисс Офелия пришла к заключению, что при своем первом разговоре с Мари она проявила чрезмерную горячность, и решила на этот раз быть возможно сдержаннее и уступчивее. Собравшись с духом, она взяла свое вязанье и направилась в комнату Мари с твердым намерением быть как можно любезнее и вести переговоры о Томе со всей дипломатической ловкостью, на какую только была способна.
Мари лежала, вытянувшись на кушетке. Джэн, ходившая в город по ее поручению, раскладывала перед ней образчики темных материй.
— Вот это как раз то, что подошло бы мне, — произнесла Мари. — Но я не уверена, что это годится для траура.
— Как же, миссис, — поспешила ответить Джэн. — Разумеется, подойдет! Вдова генерала Добернон носила платье из такой же материи прошлым летом после смерти своего мужа, и как это ей было к лицу!
— А вы какого мнения, мисс Офелия?
— Это целиком зависит от моды, и вы больше знаете в этом толк, чем я.
— Дело в том, — сказала Мари, — что мне просто нечего надеть. На будущей неделе я уезжаю. Нужно на чем-нибудь остановиться.
— Вот как? Вы так скоро уезжаете?
— Да, брат Сен-Клера писал мне. Он того же мнения, что и мой поверенный: нужно немедленно продать мебель и рабов. Что же касается дома, то лучше подождать подходящего случая.
— Мне хотелось бы поговорить с вами по одному вопросу, — начала мисс Офелия. — Огюстэн обещал Тому отпустить его на волю. Он начал даже хлопотать об этом. Надеюсь, что вы доведете это дело до конца.
— Я этого, разумеется, не сделаю, — резко возразила Мари. — Том — один из лучших наших рабов, и стоит он дороже всех. Нет, нет! Да и на что ему нужна свобода? Ему гораздо лучше в том положении, в каком он находится.
— Но Огюстэн обещал ему свободу, и Том надеется, что его отпустят домой.
— Господи боже мой! Ну, конечно, все они желают, чтобы их отпустили! Уж такая это порода — вечно всем недовольны и всегда желают того, чего у них нет! Да я принципиально, при всех условиях, против освобождения негров! Пока вы держите негра в рабстве — он работает и ведет себя прилично; отпустите его — и он сразу обленится, бросит работать, начнет пьянствовать… станет преступником! У меня перед глазами была сотня примеров. Нет никакого смысла освобождать их!
