Почему они все против меня?
Осенью к нам в школу прислали директора.
До этого мы без директора сто лет жили, и ничего, а тут взяли и прислали.
Школа у нас небольшая: один восьмой, один седьмой класс, а остальных я не считал, сколько их там, всякой пузатой мелочи.
Поселок наш не такой, чтобы уж зверски большой, но и не такой жутко маленький. Есть столовая, баня, клуб, а магазина целых два, правда, один керосиновый.
Еще есть совхоз.
Еще есть море.
А вот директора все не было.
Кто только за директора у нас не пробовал…
Сначала — наш физрук. Но директором он был недолго, потому что при нем дисциплина поднялась, а успеваемость начала падать. Потом — Мария Михайловна, учительница литературы. Она очень старая, и при ней стала падать дисциплина. Последним был завхоз Евдокимыч. Тут все сразу упало, поднялось только столярное дело.
Но и Евдокимыч ушел на пенсию.
И вот приехал настоящий директор. То есть тогда еще никто не знал, настоящий он или нет.
От совхоза ему давали квартиру в новом каменном доме, но он ее брать не стал, а взял старый деревянный дом поближе к воде.
Мать видела, как он разгружался, когда приехал.
— Чего-то не пойму я — насовсем он приехал или как… — сказала она. — Всего-то два чемодана, тюк какой-то и книжки. Вроде как дачник.
— Корову, что ли, он привезти должен? — спросил отец.
— Корову не корову, а жену, например… Или хоть телевизор… Что это за директор, если он телевизора не нажил.
— Человек не барахлом определяется, — сказал отец.
Отец с матерью у меня часто ссорятся. А если по правде, то мать на отца все время нападает. Ей все равно, за что его ругать. Она хочет, чтобы он выпивать бросил. Он тоже говорит, что хочет, только у него не получается. И тут уж мать может его пилить хоть из-за дождя, хоть из-за снега, хоть за то, что директор телевизора не привез.
Так уж получилось, что нового директора мы до урока не видели. Он, когда вещи выгрузил, сразу куда-то уехал, а когда приехал, то прямиком в школу.
Второй урок у нас должен был быть немецкий. Но немецкого у нас не было уже три недели, потому что немка летом вышла замуж за какого-то дачника и уехала в город.
Три недели вместо ее уроков мы спокойненько себе играли в футбол. Но в тот день шел дождь и все раскисло. Мы сидели в классе и просто трепались.
Вчера по телевизору передавали фильм про полет на планету Венера, и мы спорили о том, могут ли быть на Венере люди. Одни говорили, что могут, а другие — что нет.
— Глупый спор, — сказал Борька Умник. — Сами знаете, наши ракеты уже на Венеру садились… Там температура пятьсот, а давление сотня. Какие вам еще люди?
— А в фильме на Венере была девушка… — сказал кто-то из девчонок.
— А фильм фантастический, — ответил Умник.
Этот Борька может любой спор испортить. Он просто жутко умный. Читает все подряд, а главное, все запоминает. Про чего ни говори, он все уже заранее знает. За это его Умником и прозвали.
— А может, они по-другому устроены, не как мы, — сказал я.
— Ученые не знают, а ты знаешь!
— Я не знаю, а предполагаю.
— Ученые не предполагают, а ты предполагаешь?
— Засохни, Умник! — разозлился я. — Может, на Венере сейчас ползают около нашей ракеты сороконожки и рассуждают, есть на Земле сороконожки или нет.
— Почему сороконожки?
— Потому что там люди такие. У них по сорок ног. Это у ребят. А у девчонок по двадцать.
— Можешь, Мурашов, не выставляться, — сказала Наташка Кудрова. — Все знают, что ты девочек ненавидишь.
От этой Наташки мне просто жизни нет — все время ко мне лезет. Цепляется к каждому слову, особенно если я про девчонок говорю. «Ненавижу — не ненавижу». Да мне вообще на них наплевать. Как на столб на какой-нибудь. Если, например, столб стоит, люблю я его или ненавижу? Да мне все равно, есть он или нет, — что столб, что девчонки.
— Ненавижу? — спокойно спросил я. — Да я вас просто не замечаю! Вот это правильно будет.
— Не замечать ты их не можешь, — возразил Умник. — Они же не прозрачные, значит, ты их замечаешь.
В этот момент в класс влетел Вовка Батон и заорал:
— Директор идет! Прямо в наш класс!
Батон — не фамилия, Батоном его зовут за то, что он один раз целых два батона съел. Мать ему за что-то накостыляла, а он всю булку слопал. Говорит, ему от обиды всегда есть хочется.
Девчонки окружили Батона и стали спрашивать, какой директор — молодой или старый и какое у него лицо — доброе или злое.
— Глаза — во! — сказал Батон и показал руками круг вроде тарелки. — Руки — во! Зубы — во! Сейчас он вас всех съест!
Батон заржал, плюхнулся на парту и замер. Остальные тоже быстренько уселись и уставились на дверь.
Вошел директор. Мы встали.
— Гутен таг! — сказал директор.
Мы молчим.
— Гутен таг, — еще раз повторил директор.
— Чего? — спросил Батон.
Мы так и грохнули. А директор даже и глазом не моргнул.
— У вас ведь сейчас урок немецкого? — спросил он.
— Ага… — ответил Батон.
— Нун етцт нох айн маль: гутен таг!
[1]
— Гутен таг, — ответил Батон, и мы тоже забормотали по-немецки — недружно очень, будто горох на сковородку посыпался.
— Садитесь, — сказал директор, сам подошел к столу и принялся нас разглядывать.
А мы разглядывали его.
Руки у него и правда были здоровые, под пиджаком даже как будто мышцы видать. А насчет зубов Батон натрепался, зубы нормальные, только один серебряный.
И все-таки непохож он был на директора. Почему, это я объяснить не сумею: и сидел он не как директор, и смотрел не как директор. Евдокимыч, например, когда стал директором, сразу себе галстук купил. А у нового не было ни галстука, ни даже рубашки, а толстый такой свитер под пиджаком.
