В секции я не занимаюсь, и вообще у нас нет такой секции. Наташку я никогда не трогал и только сегодня первый раз стукнул, да и то легонько. В моей жизни она роли никакой не играет, и что ей от меня нужно, непонятно.
Потом я стал думать про новенького. Может, он и в самом деле считает, что к девчонкам мы относимся несправедливо. Но вякать при всем классе у него права нет. Потому что вышло, как будто у нас все ребята дураки, а он один умный. И еще потому, что он новенький. Он ничего про нас не знает. Он даже сапог еще себе не купил, в ботинках по лужам шлепает, а уже вякает.
Я говорю Кольке:
— Дадим Иллариону после уроков?
— Не стоит, — отвечает Колька.
А Илларион этот, хоть он и высокой культуры, как будто почувствовал: не успели мы после звонка портфели собрать, а его уже нет.
Вышли мы с Колькой на крыльцо, смотрим, куда он делся. За нами выходит Наташка. Остановилась возле нас и стоит.
Я спрашиваю:
— Ну, чего встала?
Она говорит:
— Ничего, — и улыбается, как матрешка.
Я говорю:
— Знаешь что, Кудрова, хоть ты в моей жизни роли не играешь, но если ты еще будешь карандаши катать, то я уж тебя не пожалею.
— Попроси как следует, тогда не буду.
— Что это значит: «как следует»?
— Догадайся!
— Почему это я должен догадываться и просить?
— Ничего ты не должен, — говорит Наташка.
— Ну и иди отсюда.
Улыбаться Наташка перестала и смотрит на меня так, что прямо в глазах у нее написано, что я человек низкой культуры.
— Буду катать, — говорит Наташка.
— Получишь.
— Хоть убей, все равно буду, — говорит Наташка.
Колька слушает, и я вижу, что он ничего не понимает.
— Какие карандаши?
— Ты тоже не слышал?
— Нет, — говорит Колька.
— Она карандаши катает под партой. Специально так, чтобы мне одному только слышно было.
Наташка засмеялась.
Потом она спрыгнула с крыльца и побежала по улице.
Я стою и не понимаю, что это ей вдруг так весело стало. Смотрю, как она бежит по улице, и вдруг увидел Иллариона. Он уже ушел далеко. А не заметили мы его сразу потому, что он шел вдоль забора, где не так грязно. Там он на свои ботинки не два пуда грязи наберет, а на полпуда меньше.
— Вон человек высокой культуры, — показываю я Кольке.
Бежать мы за ним не стали. Просто пошли побыстрей. Нам все равно, мы идем прямо по лужам. А Илларион выбирает места, где посуше. То прямо идет, то вбок прыгнет — ходом коня.
Но вот Илларион вышел на асфальт и зашагал нормально.
В общем, догнали мы его у самого пятиэтажного дома, как раз где Колька живет и Илларион тоже, потому что им там дали трехкомнатную квартиру.
— Стой, — говорю я, — дело есть.
Илларион остановился у самой парадной. Посмотрел на нас спокойно. Я даже подумал, что не удирал он от нас, а просто ушел пораньше, да и все.
— Какое дело?
— Насчет высокой культуры, — говорю я. — И насчет низкой тоже.
— А я тут при чем? — спрашивает Илларион. — Я про культуру ничего не говорил. А за свои слова про девчонок я отвечаю. Могу и сейчас повторить.
— Тут не в девчонках дело. Дело как раз в ребятах. Ты нашего класса не знаешь. Ты вообще еще никого не знаешь. Откуда ты взял, что мы несправедливые? У тебя есть право целый класс обвинять?
— Никого я не обвинял, — отвечает Илларион. — Сказал, что думаю.
— Сейчас я тебе тоже скажу, что думаю, — говорю я. — Давай только отойдем отсюда.
Илларион посмотрел на меня, подумал — как-то очень спокойно, будто и не понимает, что он сейчас получит.
— Драться я не буду.
— Да и мы драться не будем, — говорю я. — Дадим тебе по паре банок — и пойдешь домой к маме.
— Вы, может, и дадите, а я не могу.
— И не надо, — говорю я. — Мы ведь тебя зовем, чтобы тебе отвесить, а не чтобы ты нам. Или у тебя коленки слабые от высокой культуры?
— Мне запрещено драться.
— Мама запретила или папа?
— Я боксом занимался в Ленинграде. И у меня разряд.
Колька засмеялся:
— Да ты нас не пугай.
— Я не пугаю. Просто боксерам запрещено драться. Вы меня можете бить, а я вас нет.
— Ты правда, что ли, боксер? — спрашивает Колька.
— У меня юношеский разряд.
— Покажи значок.
— Он дома.
— Что же нам с тобой делать? — спрашиваю я.
— Не знаю, — говорит Илларион.
Я стою и думаю, что все получается как-то странно. На вид Илларион такой, что и не пару, а десять банок выдержит. С таким даже приятно подраться. Особенно мне. Потому что из наших ребят со мной никто один на один не справится. Но если Илларион вправду боксер, то он должен быть сильнее меня. А выходит, что он как будто слабее девчонки. Та хоть сдачи может дать.
Для проверки я все-таки ткнул Иллариона кулаком в грудь. Вполсилы. Но попал я не в грудь, а в ладонь, которую Илларион успел подставить.
Он ничего не сказал. Побледнел только.
Я говорю:
— Колька, а он и вправду боксер.
Только я это сказал, из парадной выходит женщина. Смотрит на нас и улыбается, как будто мы ей самая родная родня.
Я сразу догадался, что это мать Иллариона.
Она говорит:
— Здравствуйте, мальчики. Ларик, я вижу, у тебя уже здесь друзья появились?
Я думаю: пожалуется или нет? Если пожалуется, то лучше ему было в наш поселок не приезжать.
— Это из нашего класса, — говорит Илларион.
— Вот и хорошо! — Она как будто еще больше обрадовалась. — Идемте к нам все вместе обедать. У нас как раз все готово.
Мы с Колькой стоим и даже сказать ничего не можем от удивления. Что это мы к незнакомым обедать пойдем? Особенно после того, как я Иллариону хотел банок надавать.
Наконец я сообразил.
— У нас тоже все готово, — говорю. — Мы домой пойдем.
Но она нам даже дорогу загородила. Прямо толкает нас в парадную.
— Ларик, что же ты стоишь, приглашай своих друзей.
Илларион говорит тихонько, чтобы она не услышала:
— Идите, она вас все равно не отпустит.
И мы пошли, вот что удивительно. Потом я, когда этот случай вспоминал, подумал, что пошли мы просто от удивления. Мы ждали, что она за Иллариона будет заступаться или он сам будет ей жаловаться, а нас в гости позвали.
