А уж мальку такого нахальства они никогда не прощают. Бросаются на него, как звери, и тут им от меня приходит привет. На эту блесну я больше всех окуней ловлю. Но с моей удочкой нужна небольшая волна, чтобы блесна под водой дергалась. А было тихо. Вода спокойная, как в колодце. И тишина. Водокачку нашу слышно так, будто она рядом. Когда так тихо, то и сидеть надо спокойно. Рыба ведь из-под воды тоже видит и слышит. А нас в лодке пять человек. Разве может быть так, чтобы никто не пошевелился?
Первой скучно стало Наташке.
— А кого мы ловим? — зашептала она.
— Окуней, — тоже шепотом ответил Колька.
— А я тоже хочу.
— Тихо ты, — прошипел я.
— A y меня удочки нет.
— Возьми мою, — предложил Колька.
У Кольки была всего одна удочка. И я удивился не тому, что Наташка ее взяла — при ее нахальстве это нормально, — а тому, что Колька ее отдал. Уж если я рыбак неплохой, то Колька на этот счет совсем сумасшедший. Он может день просидеть с удочкой, даже когда не клюет. За хорошим крючком он по сто раз нырнет, пока не отцепит. Если клюет, может по пояс в воде стоять двести лет. А тут отдал удочку и не пискнул.
Но это было только начало. Потом мне за Кольку даже стыдно стало, как он перед Наташкой вывинчивался.
Уж я-то девчонок знаю как дважды два. Все они не любят лягушек, мышей и червяков. Если показать девчонке лягушку, через минуту она будет уже где-то возле Луны. Наташка была такая же, как все, ничуть не лучше.
— Фу, гадость какая, — сказала Наташка, когда Колька передал ей банку с червями.
Колька насадил червя на крючок.
— Ой, он шевелится!
— Лучше клевать будет, — сказал Колька.
— А ему не больно?
На этот вопрос Колька ответить не сумел.
— А почему он такой длинный?
— Откуси, — не вытерпел я.
Наташка сразу позеленела, а я засмеялся. Я представил себе, как она кусает этого червяка. Наверное, она тоже представила, потому что даже не смогла ничего ответить.
Батон на носу захохотал и выронил в воду удочку. Пока он ее доставал, нашумели прилично. Теперь надо еще полчаса без звука сидеть, пока подойдет рыба. Странно еще, что Илларион пока ничего не натворил. Он сидел смирно и не обращал ни на кого внимания. Наверное, ему очень хотелось поймать первому.
А я смотрел и удивлялся — до чего может дойти человек. Это я про Кольку. Он сидел рядом с Наташкой и объяснял ей, когда нужно подсекать и когда тащить. Вид у Кольки был такой, будто он ей стихи читал. Наташка кивала головой, но ничего, конечно, не понимала. Зато я теперь понимал все. Наташка не умела ни грести, ни ловить рыбу, ни играть в футбол, но она была для Кольки важнее, чем я.
Вот как все было плохо для меня в тот день. А ведь я его так ждал!
Даже первую рыбину поймал не я, а Илларион. На свою игрушечную удочку он вытянул окуня. Окунь был небольшой, но Илларион обрадовался так, будто у него на крючке сто рублей висели.
— Смотрите! Смотрите! — заорал он. — Это как называется?
— Окунь, — ответил Колька.
— Какой красивый! — сказала Наташка.
— Еще штук двадцать таких — и можно жарить, — отозвался Батон. — Ребята, у кого чего пожевать есть?
— Бутерброд с сыром будешь? — спросил Илларион.
— А у тебя с чем еще есть?
— С колбасой.
— Могу и с сыром и с колбасой.
Илларион достал из пакета бутерброды и раздал всем. Я не взял.
— Мухах, хохеху хе хлюхох
[6] — спросил Батон.
— Вы бы еще тут танцы устроили, — сказал я. — От вас она на сто километров разбегается.
— Ну да, — отозвался Колька. — Окунь шума не боится. Просто не подошел еще.
Это я и без него знал, что окунь не подошел. Но ведь и Колька знал, что на одной лодке впятером не рыбачат.
— Домой, что ли, поплывем? — предложил я.
И тут у меня клюнуло. Сразу было видно, что это не илларионский малек. Поплавок косо ушел под воду — так быстро, что я чуть не прозевал. Я подсек. Конец удилища пригнулся к самой воде. Рыба внизу ходила кругами, ее никак было не оторвать ото дна. Да я и не тянул напропалую. Просто держал жилку внатяг: устанет — сам поднимется. Рыба прижимала прилично, я знал, что там сидит неплохая штучка. Она не дергала, а просто давила вниз. Так ходит на крючке только крупный окунь.
Понемногу он стал подаваться наверх.
— Подсачок, — спокойно сказал я.
Но Колька и без меня знал, что делать. Он уже опустил в воду подсачок, хотя рыбины еще не было видно.
Я видел, как в глубине сверкнуло белое брюхо.
Жилку потянуло под лодку.
Я перевесился через борт, окунул удочку в воду. Медленно, постепенно я выводил его из-под лодки. Больше всего я боялся, что он наведет леску на якорную веревку. Тогда — привет.
Мне очень не хотелось, чтобы этот первый окунь сорвался. Я волновался. Но чем больше я волновался, тем спокойнее становился. Я смотрел под воду, но видел, что все побросали удочки и следят за мной.
— Выньте удочки, — негромко сказал я. — Сейчас запутается.
Но все сидели и смотрели на меня так, будто я тащил из-под воды бомбу. Все, кроме Кольки. Хоть он и извивался перед Наташкой, но рыбачить еще не разучился. Правой рукой он держал подсачок, а левой сгреб удочки и сунул их Иллариону.
Из-под лодки я окуня все-таки вывел. Он увидел лодку и снова рванулся в глубину, но уже слабее. Теперь можно было с ним особенно не церемониться.
Я потянул. Окунь поднялся, хватанул воздуху и закувыркался возле борта.
Колька поддел его подсачком.
Я положил удочку, отцепил окуня и бросил его на дно лодки. Он лежал спокойно, только шевелил жабрами. Плавники на его животе мелко дрожали.
— Вот это да! — крикнул Батон.
— Я таких никогда не видел! — сказал Илларион.
— Ему, наверное, больно, — вздохнула Наташка.
— Такие по одиночке не ходят, — сказал Колька. — Наверное, подошла стая. Давай лови, Наташа.
А Илларион все сидел с удочками в руках и разглядывал окуня.
— И таких здесь можно ловить каждый день? — спросил он.
— Если есть лодка, — сказал я.
Илларион вздохнул.
— Я попрошу отца, чтобы он купил.
