«Ты бы хоть поэстетичнее чего-нибудь изобразила», — посоветовал как-то папа. «А это мой идеал красоты», — строптиво сказала мама. Полюбовалась на свой идеал и сама засмеялась. «Ничего идеал! — оценил тогда папа — На улице такой встретишь, сразу снимай часы и кольцо». — «Я уж найду что делать, если встречу», — пообещала мама. Но идеала своего всё равно не изменила.
— Я не ору, я волнуюсь, — объяснила тётя Неля и опять закричала в трубку: — Нет, это я не тебе. К Ткаченко он не поедет. Там кот белый. Ну и что? Я не говорю — злой, я говорю — белый. Сеня его не выносит. Ничего я ему не сделала! Себе ванну напустила, а он вообразил, что ему. Скажешь тоже — ударила! Куда он денется? Ясное дело, сразу же позвоню…
Тётя Неля положила трубку, сняла новую шляпу и кинула на диван, вот до чего разволновалась.
— Ну, дрянь какая! — сказала с чувством.
В шляпу сразу залезла Мария-Антуанетта и стала в ней устраиваться. Ужасно любит новые вещи! Фингал понюхал и отошёл. Он новых вещей не любит. Фингал любит только детскую клизму, жёлтую, как спелая груша. Её удобно бросать и выгребать потом лапами из-под батареи. Когда Фингал жамкает свою клизму, она чавкает, ворчит и фуфыркает. Мария-Антуанетта тогда бросает все свои дела и глядит на Фингала, не мигая, как в телевизор.
— Ну, дрянь! — не может успокоиться тётя Неля.
Тут и спрашивать нечего. И так ясно. Опять у Чукреевых сбежал из дома Сенатор, которого они зовут Сеня. Это их пёс. Он вообще-то метис, но кто-то у него в роду был эрдель. Сенатор похож на эрделя. Шерсть коричневая, жёстко-курчавая и пружинит, если погладишь. Но Сенатор не любит, когда его гладят. «В этом есть элемент снисходительности», — так объясняет папа. А у Сенатора исключительно развито чувство собственного достоинства. Если он у тебя из рук берёт бутерброд с ветчиной, ты должен быть ему благодарен. Не из каждых рук он ещё возьмёт!
— Ударила! — всё никак не успокоится тётя Неля. — Его ударишь, как же. Сроду пальцем никто не тронул. Ему уж слова нельзя сказать. По-французски, что ли, с ним изъясняться?!
— Французского ты всё равно не знаешь, — утешила мама.
— Не знаю, — легко согласилась тётя Неля.
— Я тоже не знаю, — вздохнула мама.
— Значит, другое что-нибудь знаешь, — легко отмахнулась тётя Неля.
У неё легкий характер, мама считает. Тётя Неля как-то умеет сама с собой примириться и при этом оставаться сама собой. Ну, не знает она французского — ну и что? Английский она тоже давно забыла, который они с мамой в университете сдавали. А что из этого?
А мама, когда впервые за границу попала по туристской путёвке, она вообще онемела. Вообще рот там не могла открыть. Во всё только пальцем тыкала, как слабоумная. В дворцы, в бульон, в картины великих мастеров. А между прочим, если бы тётя Неля туда попала, в Англию, например, она бы сразу заговорила, и англичане бы её сразу поняли — мама просто уверена. Потому что в тёте Неле есть заразительная лёгкость.
Мама уже прилетела обратно: едет в автобусе из аэропорта. Кругом все давным-давно по-русски болтают, а она всё молчит, как слабоумная. Ей кажется, что никто уже больше её никогда не поймёт, если она и заговорит. Хорошо, контролёр подвернулся: «Ваш билет?» Мама молча по карманам зашарила. Только глаза таращит. Тут до неё дошло — она ж поняла, что этот чудесный контролёр ей сказал! «Вот билет! — закричала. — Вот!» И никак потом не могла остановиться: «Спасибо! Нет, вы меня нисколечко не толкнули! Проходите, пожалуйста!» Как угодно была готова, чтобы её толкали, — только чтобы на русском языке.
Мама без русского языка жизни себе не представляет. Но если бы она ещё какой-нибудь язык знала, она бы ещё больше не представляла, а жизнь её была бы богаче…
Но тёте Неле совершенно сейчас не до этого.
— Нет, на что он обиделся?! — всё повторяет. — Вы меня просто из интереса спросите, что я такого ему сказала?!
— Ну, сообщи нам, — улыбается мама. — Облегчи душу.
— Вот именно, — обрадовалась тётя Неля. — А то зачем бы я через весь город сюда тащилась?
Тётя Неля всегда ездит к маме облегчить душу. Долго вдвоём на кухне сидят и никого больше не пускают.
Папа потом удивляется: «И не надоело тебе?» А мама отвечает: «Мне никогда не надоест, потому что Нелька — человек верный». — «Больно уж говорлива», — осторожно замечает папа. Но мама сердится: «Это, как известно, не самый большой у людей недостаток».
Никак не даёт тётю Нелю в обиду, даже папе.
Они с мамой вместе в университете учились. Но тётя Неля тогда пела в хоре, а мама моталась по экспедициям, им и поговорить было некогда. Они тогда не очень дружили, только здоровались. Потом мама на Север уехала. А тётя Неля осталась в Ленинграде, чтобы петь в своем хоре. Голос у неё уже позже пропал, когда у тёти Нели родилась Даша. И тут мама вернулась с Севера. Она совсем другая вернулась. Ей вдруг показалось, что она видала такое, чего другие никто не видят. И надо срочно об этом написать.
Как там, на Севере, где она была, прекрасно! Какие люди и какой этот Север! Посреди лета снег летит прямо на цветущие маки, а они только встряхиваются и опять цветут. Дикая нерпа танцует в морской воде рядом с лодкой, и можно близко ей заглянуть в глаза, где только чистота и наивность. Вольные олени бегут через тундру, и рога над ними взблёскивают, как дворцовые вешалки. Или, наоборот, мороз — плюнешь и слюна на лету замерзает. А люди всё равно живут, строят дома, ловят рыбу, учатся заочно, дарят друг другу подарки, летят на вертолёте к больному, смеются, даже заводят себе грудных детей, и эти дети тоже смеются в своих колясках на таком морозе…
Мама села и написала повесть. Послала повесть в журнал. Потом — в другой журнал. И ещё в третий. И из всех журналов маме ответили. Ей ответили, что надо не так писать. Совсем не так! А надо писать, как Тургенев. Или надо, например, как Лев Толстой. Или как Антон Павлович Чехов. Если мама напишет, как Шолохов, они с удовольствием напечатают. А пока пусть мама читает классиков и займётся каким-нибудь делом. Не знали, конечно, что никаким другим делом мама заниматься не может, потому что она увидела что-то такое, чего другие не видят, и ей нужно теперь об этом написать.
Мама ещё одну повесть написала.
Потом ещё одну.
Но ей хотелось, чтобы их обязательно напечатали.
Она даже пала духом, сама папе рассказывала. Папа сперва не верил. Потом говорит: «Это потому, что нас с Аськой не было рядом». А мама с папой, между прочим, тогда ещё даже не познакомились. Ну, неважно. Мама всё равно согласилась: «Вот именно поэтому».
Одна тётя Неля тогда в маму верила, говорила: «Пиши, Танька, — и всё!» Этого мама забыть не может…
— Так что же ты сказала своему Сенатору?
— Глаза бы мои на тебя не глядели, — объявила тётя Неля.
— И всё? — засмеялась мама.
— Ему, как видишь, хватило, — гордо объявила тётя Неля.
