Но с тех пор Даша взяла такую моду. Сходит, например, в театр. И про это напишет. Или поссорится со своей подругой. Сразу напишет, как она ссорилась. А тётя Неля маме несёт читать. Иногда мама говорит: «Ну, это упражнение в пределах возрастной группы». А иногда: «Занятно. Хоть бери и печатай». — «Правда?» — расцветает тётя Неля. Но мама её останавливает: «Ещё чего выдумала? Даже не думай». — «А может, это бы укрепило её веру в себя?» — сомневается тётя Неля. Мама сердится: «Хочешь жизнь девчонке испортить? Её веру никто ещё не подтачивал. Нечего укреплять. Пускай человек работает».
Ишь, Дашка уже работает! «А может, надо как-то помочь?» — пристаёт тетя Неля. «Тут никто не поможет. Само пройдёт». — «Или не пройдёт», — говорит тётя Неля. «Или не пройдёт, — мама кивает. — Но для своей дочери я бы этого не хотела». Может не беспокоиться, Ася сама не хочет. «Почему?» — таращит глаза тётя Неля. «Литература по своей беспощадности — чисто мужское дело», — объясняет мама. Но тёте Неле разве втолкуешь! «Ты же занимаешься», — опять пристаёт. «Занимаюсь, — вздыхает мама. — Но лучше бы я водила трамвай. Наверняка была бы счастливей…» Тётя Неля смеётся так, что щёки дрожат, и Мария-Антуанетта глядит на неё не мигая, как в телевизор. «Не понимаешь ты, Танька, своего счастья!» — «Где уж мне», — соглашается мама. И опять читает, что Дашка выдумала…
Вот, значит, она опять написала.
— Анастасия, — говорит тётя Неля медовым голосом, — ты свободна в воскресенье? Тебя Дарья в цирк приглашает.
— Я не пойду, — отвечает Ася.
— Почему? — изумляется тётя Неля, голос так и растекается мёдом. — Там новая программа.
— Я не люблю цирк, — говорит Ася.
— Да что ты? Как можно не любить цирк?
— Так, — говорит Ася.
Мама уже перестала читать и на Асю смотрит.
— Таня, уговори её, — просит тётя Неля. — Билеты с огромным трудом достали. Я в лепёшку расшиблась!
— Не буду и уговаривать, — усмехнулась мама. — Она не пойдёт.
— Почему? — удивляется тётя Неля.
— Значит, есть причина, — говорит мама. — Фингал, кстати, гулял?
Понятно. Хочет их выпроводить с Фингалом, чтобы об своей талантливой Даше поговорить без помех.
— Он уже нагулялся…
Мама нахмурилась. Что-то хотела сказать, но всё-таки промолчала. Пока! Когда тётя Неля уйдёт, будет опять с Асей серьёзно разговаривать. Что надо быть доброй. Что надо уметь держать себя в руках.
Будто Ася не держит!
— Ну, с Лариской пройдись, а, Чингисхан?!
Обычно Асю просить не надо, чтоб она шла на улицу. Наоборот, оттуда надо затаскивать. Но не сейчас.
— Я с ней уже в булочную ходила. Очередь так орала, нас с ней чуть в милицию не забрали…
— А ты не ходи с крысой в булочную, — назидательно сказала мама. — Я тебе, по-моему, уже сто раз объясняла, там хлеб.
— Она чистая, — упрямо сказала Ася.
— Разве в этом дело? — мама уже рассердилась. Ну и пусть! — Вот что, дружочек! Забирай тогда Дездемону и вымётывайся. Ей нужно сено на зиму заготовить, пока тепло.
Вот это придумала — сено для Дездемоны! Ася невольно улыбнулась. Но всё-таки сказала:
— Будет она его есть!
— Заставим, — засмеялась мама.
Но всё равно Ася долго ещё возилась. Искала пальто. Никак не могла поймать Дездемону в клетке. А сама ей щекотала пузо, и Дездемона визжала, как резаная. Потом ещё Ася искала варежки, которые никогда не носит. И ещё зашла напоследок в кухню и будто только сейчас увидела:
— Ой, тётя Неля, Туська в вашей шляпе спит!
Тётя Неля взвизгнула не хуже Дездемоны и бросилась изгонять Марию-Антуанетту из своей шляпы. А это не так просто сделать. Ася уже была на лестнице, но всё ещё слышно, как она изгоняет.
Во дворе у подъезда стоял Богданов и делал вид, что он стоит просто так. Колотил палкой по водосточной трубе. Труба старая, звука почти что не было — как по шубе колотишь. Но малолетние близнецы из первой квартиры, Коля и Оля, всё равно смотрели на Богданова с восхищением. Пальцы у них навечно вставлены были в рот, у Коли с одной стороны, у Оли — с другой. Впрочем, различать их никто не умел, тем более — на них были сейчас одинаковые коричневые шаровары. Один Богданов их различал. К Богданову даже их бабушка иногда обращалась, чтобы он различил её внуков…
Ася пустила Дездемону в траву. Близнецы сразу стали её пасти, толкаясь и приседая вокруг Дездемоны на корточки.
— Ты чего у нашего подъезда торчишь? — спросила Ася Богданова. — Двора мало?
Другой бы человек огрызнулся, когда его так спросили. Главное — ни за что. Но не Богданов.
— А где мне стоять? — удивился он. — Я же тебя жду.
— А если бы я не вышла? — поинтересовалась Ася.
— Тогда бы домой вернулся, — объяснил Богданов.
Хорошо всё-таки, когда тебя ждёт во дворе верный человек — необидчивый, белобрысый, крепкий, немножко без чувства юмора, немножко разноглазый, с крепкой палкой в руке, которая больше и не нужна, она ж не для драки. Ася что-то такое почувствовала внутри — хорошее, вдруг. Но, конечно, не поняла, что это от Богданова. Это позже понимаешь.
Она просто пошла через двор, не оглядываясь. А он пошел за ней. Потом она обернулась и спросила:
— Что такое «реникса»?
Богданов тоже не знал.
— Эх ты! Чехова читать надо, — небрежно сказала Ася.
Богданов засопел сзади. Он вообще ничего не читал и терпеть не мог таких разговоров. Но на Асю он всё равно не обиделся.
Неожиданно вышло солнце. Узкий городской двор вдруг засиял пронзительным осенним светом. Зашевелились деревья. Жёлтая трава заблестела. Серая глухая стена, без единого окошка, вдруг сделалась голубой и будто возносилась куда-то. Воробьи взлетели, как искры. И скрылись за искрящейся крышей. Арка, где был выход на улицу, вдруг стала таинственно-чёрной, и в бархатной её глубине явственно проступила тайна. Туда, к этой тайне, по светлому асфальту бежал сейчас большой чёрный кот, занося вбок упругий, как руль, хвост.
Так вдруг красиво!
Ася что-то такое почувствовала. Даже приостановилась. Но, конечно, она не знала, что теперь этот двор, вдруг пронзённый мгновенным светом, останется в ней на всю жизнь. И эта замшевость арки. И лиловая чернота астры на маленькой клумбе. И кот на белом, словно морской песок, асфальте. И певучий голос где-то далеко позади: «Коля! Оля!» И сопенье Богданова за спиной. И что потом она будет всё это помнить как счастье.
Это ведь только потом понимаешь.
А сейчас это знала за Асю мама, которая стояла на третьем этаже у окна, смотрела напряжённо-прищуренными глазами, может — во двор, может — куда-то дальше, и улыбалась каким-то своим мыслям.
